Говорилось это со столь искренним растерянным огорчением, что не оставалось сомнений: Ашвин безо всякого злого умысла или высокомерия остался совершенно равнодушен к Эли, да и всем прочим здешним девушкам и волновался сейчас только потому, что от природы был наделен даром сочувствия.
– Не слушай их, Ашвин! – крикнула госпожа Клариза, багровая от возмущения и досады. – Это совершенное безумие, нам не о чем говорить с этими людьми. Пусть уходят! Помолвка? Женитьба?! Что за бред, что за нелепость! Уходите, уходите немедленно!
– Женитьба? – повторил Ашвин с еще большей растерянностью. – Но я… Я не собирался ни на ком жениться. Простите, я не помню вашу дочь… Наверняка она чудесная девушка – все девушки в тот вечер были очень милы, хоть я в них и запутался… Дело даже не в этом – я просто не могу…
– Ашвин! – оборвала его сбивчивую речь опекунша, теперь уж побледнев до желтизны. – Тебе не нужно с ними объясняться. Не говори лишнего! Я все и так сказала. Мой воспитанник не собирается ни на ком здесь жениться – и точка. Прощайте и выбросьте из головы эти бредни, невесть откуда взявшиеся!
Маргарете и Одерику не оставалось ничего иного, как уйти. Такого позора их семейство еще не знавало, но они об этом пока не думали, занятые мыслями о гораздо большей беде.
– Горе нашей дочери, – всхлипывала Маргарета. – Он действительно ее не помнит! Как он мог ее не заметить? Разве может Эли кому-то не понравиться?
– Горе нашей дочери, – эхом повторил Одерик. – С этим юнцом и вправду что-то нечисто, как и с его опекуншей. Ох, непростые это люди! Кажется, дело и вправду в проклятии феи…
Глава 7
На том беды Маргареты и Одерика не закончились: вернувшись домой, они узнали от заплаканной пожилой служанки, что Эли пришла в себя, да не просто так, а услышав от переговаривающейся над ее головой челяди, что родители ее поехали к госпоже Кларизе.
– Ох, простите, простите! – причитала бедная женщина, пристыженная и испуганная. – У нас и в мыслях не было сплетничать на потеху! Бедная маленькая госпожа лежала совсем тихо, в беспамятстве, а мы прибирались в ее комнате. Фрета только и спросила, куда на ночь глядя вы уехали и скоро ли вернетесь, – а я ответила, что слышала, будто к соседке, госпоже Кларизе. И надо же такому случиться, что барышня тут же открыла глаза и заговорила! Да что там, закричала: «Зачем? Зачем?!» – и с тех пор только плачет да стонет.
И самому простодушному человеку было бы ясно, что не одно это говорили служанки друг другу, посчитав, что Эли их не слышит. Но что проку гневаться на слуг, если они ни в чем не солгали? Правда всегда стремится выйти наружу.
Маргарета бросилась в спальню дочери. Там в душном полумраке Эли – ослабевшая, но с ясным взглядом – металась по своей постели, пытаясь подняться: она услышала, что родители вернулись, и желала с ними говорить, но слабые ноги всё еще не держали ее.
– Что вы наделали? – гневно и жалобно воскликнула она, едва увидев мать. – Зачем туда поехали? Разве мало мне было унижений? Разве я просила позорить мое имя перед… перед…
И она отчаянно зарыдала, захлебываясь от нестерпимой яростной горечи. Мыши, невесть откуда сбежавшиеся в комнату и прятавшиеся в складках одеяла, дружно и грозно запищали, высунув свои крошечные носы, – ох, сколько же их тут было! И вся эта мышиная армия, без сомнения, негодовала, обвиняя и порицая неразумных родителей Эли, предавших ее доверие.
– Ох, Эли! Мы бы ни за что не решились, если бы не… – начала Маргарета, сама чуть не плача.
– Да что за причина может быть у такого поступка?! – вскричала Эли, впервые в жизни перебив речь своей матушки. – С чего вы взяли, что поможете мне, поехав к тем людям? Для того ли я доверилась вам? Столько лет вы учили меня, что в семье не должно быть тайн друг от друга, – и я никогда не сомневалась, что уж вы-то с отцом меня всегда поймете. Разве отправилась бы я выпрашивать для себя жениха, который знать меня не желает? Поверить не могу, что вы могли так поступить! Неужто так сильно вы хотели выдать меня замуж? Избавиться побыстрее?
– Что ты такое говоришь?! Разумеется, всё было совсем не так!.. – Маргарета, никогда еще не видевшая свою тихую миролюбивую дочь в ярости, не знала, что и сказать. Как объяснить Эли, насколько велик был страх семьи? Как убедить, что поступок этот был соразмерен опасности? В ужасе смотрела она на то, как задыхается, как бледнеет Эли: болезнь все еще не отступила и приступ гнева, сумевший привести девушку в чувство, грозил погубить ее окончательно. Последние слова она еле прохрипела, но каким-то чудом продолжала оставаться в сознании.