Господин Эршеффаль хотел было кликнуть слуг, чтобы покончить со странным и пугающим действом, своевольно происходящим в его собственной гостиной, но не смог издать ни звука, как будто невидимая ледяная рука сжала его горло и потянула вниз, заставляя гордую голову склониться едва ли не до земли. Оказалось, что волшебство не только приходит в дома без приглашения, но и не отличает знатных сановников от прочих людей, обращаясь с ними безо всякого почтения.
Распахнулись окна, посыпались с шелестящим звоном разноцветные осколки витражей, и сама ночь темной мерцающей рекой хлынула внутрь зала, заполняя все приторным ароматом перезревших медовых яблок. Быть может, во тьме этой плясали феи или же иные существа, обитающие в тенях и туманах, – но глазу человеческому нипочем их не разглядеть… У всех от удушья, восторга и страха закружились головы, подкосились ноги – волшебство всегда восхищает и пугает, если уж показывается смертным без прикрас и уловок. Ашвин позже вспоминал, что ему послышалось печальное пение и чья-то легкая рука погладила его по волосам, словно утешая. Маргарета говорила, что холодные губы по-сестрински расцеловали ее в щеки. Одерик недовольно замечал, что после той ночи еще долго не мог смотреть на яблоки – их запах и вкус преследовали его, как наваждение. Ну а господину Эршеффалю феи нашептали столько советов и предостережений, что он с тех пор никогда не позволял себе спорить с юным принцем – даже когда считал, что тот ведет себя как обычный влюбленный мальчишка, – и лишь однажды осмелился дать ему совет (но об этом чуть позже).
А когда тьма схлынула, все увидали, что Эли – растерянная и румяная от смущения – сидит в кресле; на лице ее не осталось никакого признака болезни, слабости или недомогания – это вновь была та самая девочка, способная взобраться на самое высокое дерево или без устали шагать целыми днями напролет по лесной дороге. На ее плечо уже взобрались несколько взволнованных мышей и крыс – должно быть, тех самых, которым недавно выпало несчастье принять облик лошадей и лакеев, – а в изорванный подол платья намертво вцепилась зеленая ящерица. Вероятно, всем им очень хотелось домой, в Лесной Край, – и они знали, кто им в этом сможет помочь.
Но самое удивительное – на одной из грязных босых ног Эли сверкала совершенно восхитительная хрустальная туфелька, создать которую могло только волшебство.
Вторая такая же туфелька оказалась в руках у Ашвина, смотревшего на дар магии с некоторым недоумением: все-таки он был слишком юн (и вдобавок – чужестранец!), чтобы понять, как устроен ум яблочных фей и в чем состоит их милость.
– Наверное, ему нужно надеть эту туфельку на ногу нашей дочери, – прошептал Одерик Маргарете, и та согласно кивнула.
– Да это же полная бессмыслица! – воскликнул в отчаянии господин Эршеффаль.
– Не нам о том судить, – благоразумно заметил Одерик и махнул оробевшему Ашвину рукой, чтобы тот побыстрее приступал к делу.
Конечно же, туфелька пришлась Эли впору, но, к сожалению, никто из присутствующих так и не понял, в чем же был изначальный замысел фей и каким образом стеклянная обувь может помочь влюбленным обрести друг друга.
Глава 27
Эли, глядя на то, как бессмысленно и нарядно блестят хрустальные туфельки, поболтала исцарапанными ногами и сказала чуть удивленно и радостно:
– Я… я свободна! Никогда еще не была такой счастливой… О, у меня такое чувство, будто сил у меня так много, что я могу бежать день и ночь напролет – пока не вернусь домой, в Лесной Край!
Мыши и крысы дружно запищали от восторга, во всем соглашаясь с ней, ну а ящерица давно уж сидела в кармане платья, без труда определив, что создания лесов, полей и болот всегда находили себе здесь приют.
Маргарета и Одерик, то плача от счастья, то смеясь, принялись обнимать дочь. Проклятие феи пало – в этом не было никакого сомнения!
– Поздравляю… э-э… невесту его высочества, – пробормотал и господин Эршеффаль, не желая оставаться в стороне, несмотря на испытываемую им сильнейшую неловкость. – Сердечно рад!..
Но Ашвин, все это время хранивший молчание, покачал головой с печальной улыбкой.
– То, что я предложил Эли свои руку и сердце, – сказал он, – вовсе не значит, что она обязана их принять.
– Но разве… – начал было Эршеффаль, вновь закипая от возмущения, становившегося тем сильнее, чем меньше понимал почтенный опекун, но принц резким жестом пресек эту речь.