С десяти лет она научилась крепко, по-мужски, держаться в седле, и ей разрешили брать из конюшни старую кобылу, когда-то верой и правдой служившую Одерику. Иной раз выходило так, что за весь день никто не видел Эли: она уезжала на рассвете, а возвращалась только под вечер, и одним только богам да лесным жителям было известно, где она пропадала.
– Помяни мое слово, зять, – как-то сказала Старая Хозяйка, неодобрительно смерив взглядом внучку, вытиравшую пот с конских боков, – ты натворил беды с воспитанием Эли! Доброта – это, разумеется, хорошо, но… не глупа ли она? Игры со щенками и котятами годятся разве что для детишек, а она уже не ребенок.
– О, Эли знает о жизни побольше нашего, – ответил Одерик. – Не заблуждайтесь на ее счет.
И в самом деле, нет более жестокого учителя, чем природа, и нет законов более безжалостных, чем законы леса, а Эли хорошо изучила их, блуждая по заброшенным тропам. Ее доброта давно уже не была детской и бездумной. Высшее милосердие, как известно, иной раз заключается в том, чтобы прекратить мучения живого существа, – и она была на это способна с тех пор, как отец подарил ей острый охотничий нож.
– Скажи, Эли, – спросил он перед тем, как отдать подарок, – не встречала ли ты в лесу чего-то… странного?
– Что странного может быть в лесу? – ответила Эли вопросом на вопрос. – Там всё и всегда устроено справедливо и правильно. Это люди бывают странными – вот как вы сейчас.
Одерик рассмеялся, согласился и прибавил, что нож ей все равно пригодится – даже в таком безопасном и приятном месте, как лесная чаща.
Такой была дочь Одерика и Маргареты, когда ей исполнилось пятнадцать лет. Миловидное лицо ее с круглыми нежными щеками до сих пор оставалось обманчиво детским, но взгляд голубых глаз стал прямым и смелым, а движения – ловкими и бесшумными. Все в округе знали, что Эли принадлежит более миру леса, чем миру людей, и не удивлялись, увидев ее следы далеко от человеческого жилья.
С людьми она держалась приветливо, но сдержанно – порой родители брали ее с собой в гости к соседям, заставив перед тем расчесать как следует волосы и вымыть шею. Ей там было немного скучно – разве можно сравнить чинное чаепитие с тем, чтобы гнать лошадь по воде вдоль берега, поднимая тучи брызг? – но она внимательно слушала все, что говорилось, и домысливала то, о чем умалчивалось. Люди ей, пожалуй, нравились, хоть и чуть меньше, чем мыши или лисы. Впрочем, не было в округе дочери, более близкой с отцом и матерью, чем Эли. Почти никогда в этой маленькой дружной семье не случалось ссор. Старшие часто вели доверительные беседы с девочкой, и Одерик не раз с гордостью говорил, что из Эли выйдет толк – когда-нибудь она сможет управлять усадьбой ничуть не хуже его самого, а может быть, и получше Старой Хозяйки!..
Но на шестнадцатом году жизни Эли все изменилось – проклятие терпеливо и неспешно сплетало судьбы людей, чтобы сердце девушки, до сих пор любившей только семью и лес, разбилось именно на столько осколков, сколько нужно было фее.
В один из тех летних знойных дней, когда прочие жители Лесного Края спасались от жары посредством безделья, Эли пережидала самые жаркие полуденные часы у крохотного лесного озера с черной водой. Нырять с головой в темный омут куда приятнее, чем изнывать от духоты в четырех стенах, но и это может рано или поздно наскучить. Ей вспомнилось, что кто-то говорил, будто в заброшенной усадьбе у реки объявились новые хозяева – дальние родичи прежних. Чужие люди в Лесном Краю всегда были в диковинку, и Эли решила, что хочет на них посмотреть – чем не развлечение для летнего вечера? Ее любопытство было точно таким же, как у лис или хорьков, шнырявших рядом с человеческим жильем, – она часто пробиралась к чужим домам и, спрятавшись в ветвях дерева, наблюдала, как бранятся и радуются люди, как похожи между собой их радости и горести, как проходят дни их мирной и тихой жизни.
Дождавшись, когда просохнет одежда, она взобралась на смирную от старости кобылу и направила ее тихим шагом по одной из безлюдных троп.