Август целовал своего раба с той самой горячей яростью, с какой недавно убивал врагов, и даже, кажется, рычал то ли от нетерпения, то ли от вожделения, съедавшего не столько плоть, сколько разум. И верный Максимус отвечал ему тем же.
По правде говоря, юноша еще никого и ни разу не подпускал к себе. Просто не встретил еще того, кто возбуждал бы его так, как этот гладиатор. За все свои девятнадцать лет он никогда не испытывал нормального физического влечения. А те несколько раз, когда это все же происходило, были в моменты его посещения Арены. И все связаны с Максимусом. Наблюдая за тем, как воин выходит на Арену, как плавно и вместе с тем четко двигается смуглое, скользкое от пота тело, как твердые мускулы перекатываются под гладкой кожей, он ощущал, как в глубине его души пробуждается звериное желание… Непросто заполучить Максимуса в постель. Нет, этого Августу Аврелию Флорентию было мало, ведь он всегда играл по-крупному. Он хотел обладать всем Максимусом — не только его телом, но и душой.
Рванув кожаные завязки, Август сорвал с мужчины нижний доспех, а затем и манику и так же нетерпеливо избавился от собственных.
— В терму, — хрипло приказал он, указывая на утопленный в пол бассейн.
Максимус молчаливо подчинился, Август вслед за ним опустился в воду, которая почти сразу же окрасилась в красный цвет, но сейчас такие мелочи совсем не беспокоили. Оседлав колени своего гладиатора, Август требовательно вцепился пальцами в его затылок, накрывая обманчиво мягкие и податливые губы своими в собственническом поцелуе.
Сначала Максимус был осторожен в своих прикосновениях, словно не знал, достоин ли он, дозволено ли ему, но затем осмелел, и теперь Август чувствовал, как его шершавые ладони раз за разом проводят по спине и опускаются все ниже, сжимая упругие поджарые ягодицы. Мозоли неприятно царапали кожу, но его это не волновало, потому что даже так было до боли хорошо и желанно.
Все его внимание сосредоточилось на твердом и горячем члене Максимуса, что упирался ему в живот, и это было в корне новым будоражащим ощущением. Опустив руку под воду, Август сжал его и почти с детским восторгом услышал, как Максимус, запрокинув голову и впившись в его бедра, со свистом втягивает сквозь зубы воздух. Заскользил ладонью по всей длине, то сжимая, то поглаживая большим пальцем головку и испытывая странное удовлетворение оттого, что по сильному телу воина из-за этих нехитрых ласк волнами растекается дрожь, а сам Максимус тяжело дышит и явно едва сдерживается.
— Господин, если вы продолжите, то я…
— То что ты? — хрипло мурлычет Август, свободной ладонью скользя по мокрой груди гладиатора и проводя кончиками пальцев по длинным неровным нитям шрамов.
— Не смогу сдержаться и овладею вами.
— А ты попробуй, — предлагает Август хитро, хватает его за плечи для опоры и слегка приподнимается, так, чтобы головка члена Максимуса скользнула между ягодиц.
Мужчина тихо рычит, грубо вцепляется своими лапищами в ягодицы и раздвигает их так, чтобы иметь возможность потереться о плотно сжатое отверстие между ними всем членом. Август не сопротивляется, только синие глаза хищно сверкают из-под густых ресниц, да глубже вонзается коготками в сильные плечи гладиатора. Но когда Максимус пытается проникнуть в него пальцами, чтобы растянуть, юноша ловко извивается в его руках и не дается, заставляя недовольно рыкнуть.
Совсем непочтительно схватив господина за талию, Максимус встает и вытаскивает его из воды, а затем, отнеся к кровати, буквально швыряет на простыни. Однако грубость Августа нисколько не смущает, только заводит еще больше. По полным губам змеится чувственная улыбка. Он разводит ноги и, когда Максимус ложится сверху, обвивает ими его торс, притягивая к себе еще ближе.
— А за это… — шепчет Август хрипло и прерывисто, чувствуя, как руки воина по-хозяйски требовательно оглаживают его бедра, рывком стягивая чуть ниже, чтобы было удобнее лечь между ними, — за это сколько бы ударов ты вытерпел, Максимус?
— За это, господин, я бы умер от твоей руки, — таким же прерывающимся, низким шепотом отвечает ему гладиатор.
Услышав такое, Август несдержанно стонет, и в этот момент мокрые пальцы удивительно осторожно входят в него, выбивая из легких весь воздух. Сначала совсем неприятно и даже больно, но Август никогда не относился к боли как нормальные люди. Боль он любит и встречает как давнего друга, лишь выгибается навстречу, притягивая к себе голову Максимуса, и требовательно набрасывается на его рот опять.
Тратить время на долгую прелюдию и подготовку ни у кого из них не хватает ни терпения, ни желания, и буквально спустя пару минут Максимус мощно входит в него одним слитным и плавным движением. Август даже не дергается, только сдавленно шипит сквозь зубы, против воли расслабляясь, чтобы принять в себя немаленький член любовника, и цепляется за его плечи до крови.
А потом Максимус начинает двигаться. Их тела резонируют друг с другом в едином слаженном ритме, и каждый толчок отдается в сознании слепящей вспышкой болезненного наслаждения. В этом единении нет ничего нежного и мягкого: в каждом движении воина — грубая первобытная агрессия, в стальных объятиях его господина — столь же первобытное желание обладать и быть единственным.
Темп толчков убыстряется, горячее дыхание скользит по гладкой бронзовой коже раскаленным шелком, и каждый вздох одного, срывающийся с губ, проносится по всему телу другого волной алчного удовольствия.
«Ты только мой», — яростно впиваясь в губы, жгучими укусами на плечах и шее, острыми жалящими взглядами вырисовывает господин.
«Но и ты принадлежишь мне», — резкими толчками, отпечатками пальцев на бедрах, ответными страстными взглядами отвечает раб.
И когда сдерживаться уже совсем невозможно, дрожь одного передается второму — так, что подкашиваются колени и руки, когда дыхание смешивается между ними пылающим жаром, когда кажется, что вот-вот — и весь мир взорвется, удовольствие, разделенное на двоих, проносится по телу опаляющим, иссушающим пламенем.
Несколько минут они лежат в тишине, пытаясь отдышаться, и впервые это молчание между ними не искрит напряженностью.
— Я не убью тебя, Максимус, — шепчет Август, прижимая к груди голову воина. — И ты будешь единственным рабом, который сможет сказать, что овладел Августом Аврелием. Но всегда будешь только моим. Либо мертвым.
Какое-то время Максимус ничего не говорит, а потом Август слышит его тихий, чуть хрипловатый смешок.
Вот так признаться в чувствах может только хозяин. Вполне в его духе поставить ультиматум «Либо я, либо смерть». Максимус хотел свободы? Максимус ее нашел. В высокомерном, эгоистичном, хладнокровном, бессердечном и тщеславном господине, без которого и жизнь в царстве Гадеса милее, чем свобода в царстве живых.
— Для меня это величайшая милость патриция*, — с легкой улыбкой на искусанных губах отвечает бывший гладиатор.
Комментарий к
**Патриций** — представитель римской аристократии, составлявшей правящий класс и державшей в своих руках общественные земли, то есть высокородный господин. Здесь приводится игра слов, и в данном контексте Максимус имел в виду второе значение слова — «мой хозяин, мой господин».