Наутро хозяин поднялся бодр и свеж, подвижностью не уступая юноше. «Мы должны позаботиться о припасах», — заявил он, закончив молитвы у окна богоугодного заведения, где нас приютили. Окно выходило на уютную маслодельню, там содержалась собственная корова.
— Я знаю эту маслодельню. А корову зовут Джейн.
— Непременно извести об этом мистера Мильтона. «Возможно ли пройти по океану девять сотен лиг с пустым буфетом?» — задал он мне вопрос. «Справедливо, сэр. Океан — не канава: его с шестом не перепрыгнешь». — «Прыгать, Гусперо, тебе незачем, а вот писать есть чем. Перед прыжком ты можешь осмотреться, а я перед тем, как писать — нет. Вот почему ты должен пускать в ход не свои ноги, а мое перо». Он был так оживленно настроен, что мог бы без конца балагурить вроде этого — и мне пришлось вежливо кашлянуть. «Ну, что еще?» — «Вы желаете, чтобы я составил список?» — «Желаю. Да, именно список. Внеси в него говядину. Хлеб и горох. Братья рекомендуют овсянку?» — «Да, сэр. А я рекомендую также пиво». — «Бочонок, не больше. — Я покачал головой, но не сказал ни слова. — Горчица и уксус как приправа к мясу. Бараньи ноги. Их нужно тушеными залить маслом в глиняных горшках». — «У нас нет горшков». — «Положись на Господа». — «В Барнстейпле?» — «Это благочестивый город. Но, если так уж необходимо, возьми горсть монет и сходи с ними на горшечный рынок. Нам потребуются также сыр, мед и сухое печенье». — «Не добавить ли жженого вина? Очень полезно для желудка». — «Но не для головы и языка, Гусперо. Ты чересчур спешишь. И отвлекаешь меня». Его глаза проворно вращались во впадинах. Вот таким манером.
— Ой, Гус, перестань. Это просто невыносимо.
«— У нас в ящике должны быть зеленый имбирь и варенье из розовых лепестков. Нам нужны чернослив и полынь. Мускатный орех, корица и лимонный сок». — «А кроме того, чуток доброго английского спиртного, для пущей сочности, не так ли, сэр?» — «Это у нас уже имеется». — «У меня в мыслях было кое-что покрепче». — «Гусперо. Поди сюда. — Я отложил перо и приблизился с опаской, поскольку уже изучил его каверзный нрав. Он поднялся со стула и слегка, но намеренно, смазал мне по правой щеке. — А теперь запиши кашу и муку тонкого помола».
Наступил день, когда все стали грузиться на корабль. Мы слышали, как в трюмы загоняют овец и коров, но наш господин не выходил из своей тесной комнатушки. Скорчившись в кресле, он вздыхал. «Вот-вот пробьет полдень, — напомнил я ему как мог осторожно. Жалобное блеяние и мычание звучали так громко, что хоть уши затыкай. — Все другие пассажиры уже стягиваются к берегу. — Он не шевелился. — Мистер Мильтон, пора».
Я тронул его за плечо, и он вскочил, как по зову трубы. «Трудное время. Проститься с милой родиной и раскинуть шатер в пустыне…» — Он собирался что-то добавить, но осекся. «Ладно. Ни слова больше. Пойдем».
Мы направились к пристани по переулку, который вел от богаделен к бухте. «Ступайте осторожно, — предупредил я. — Впереди девонская грязь». Не обижайся, Кейт, но в Девоне и вправду грязи по колено. «Я хочу, чтобы ты вел меня, Гусперо, а не оглушал». — «Слушаюсь, сэр. Рядом булыжная мостовая, — сказал я шепотом, когда мы завернули за угол. — Если дозволите о ней упомянуть. А, вот и он. "Габриэль"». Впереди, Кейт, было море — прежде я никогда его не видел. Я не мог оценить ни протяженности его, ни глубины, но слышал прежде о чудищах, чертях и драконах, таящихся в пучине. Потому зрелище это не привело меня в восторг. Кейт?
— Я подумала о том дне, когда мы тоже садились на корабль. Это было осенью, за несколько месяцев до тебя, Гус. Отец, голубчик, рыдал навзрыд — невмоготу было смотреть, поэтому я спустилась в трюм и так крепко обняла малютку Джейн, что она расплакалась. Слез было море разливанное. Ну, дальше, Гус. Расскажи, что было потом. Повесели меня.