– Ты в порядке? – спрашивает мягкий голос.
– А? – Я поднимаю глаза и вижу нежный и обеспокоенный взгляд цвета морской волны.
В данный момент моя уверенность пошатнулась, и существует лишь несколько избранных, перед которыми я могу опустить забрало. Стюардесса с подобным отношением ко мне – не из их числа.
– Я в порядке, – огрызаюсь я, чувствуя, что она меня подловила.
– Черт, мне-то какое дело.
Бар внезапно кажется переполненным и жарким. Я не страдаю клаустрофобией, но сейчас мне кажется, что у меня может быть приступ. Я сжимаю кулак. Мои ладони становятся липкими, порыв теплого воздуха касается щек, и зрение слегка затуманивается. Я пытаюсь вдохнуть, но в помещении не хватает воздуха.
Твою ж мать. У меня уже много лет не было ничего подобного.
Не говоря ни слова и не раздумывая, я выскакиваю через парадную дверь бара. Оказавшись снаружи, оглядываюсь в обе стороны в поисках свободного пространства. Улицы запружены людьми, большинство из которых обратили на меня свое внимание. Обычно я живу ради пристальных взглядов, радостных возгласов, признания. Но сегодня вечером мне нужно убраться как можно дальше от всех, у кого есть глаза.
Перебегая улицу трусцой, я инстинктивно миную несколько кварталов, понятия не имея, куда иду, но полагаясь на свое охваченное паникой тело, которое стремится найти тихое местечко.
В поле зрения появляется парк, но все скамейки заняты. Я нахожу большое дерево с достаточно толстым стволом, за которым можно спрятаться. Недолго думая, опускаю задницу на траву, и мои чертовски дорогие брюки от Армани мгновенно впитывают сырость влажной земли.
Вдох. Выдох. Спокойно. Где я? В Денвере. В парке. Какого цвета скамейки? Синие.
Почему я так себя чувствую? Потому что моя мать – охотница за деньгами, которая бросила детей и мужа ради того, у кого оказалось больше денег. Потому что моя мать чертовски эгоистична, и теперь ей понадобились мои деньги. Она не хочет меня. Она меня не любит. Ей просто нужны мои деньги.
Меня снова начинает захлестывать ярость. Единственное, что вызывает у меня приступы паники, – это слепая ярость, но я не позволю, чтобы она взяла верх. Почти десятилетняя терапия научила меня этому. Я не могу позволить панике победить. Я не могу позволить победить своей матери.
Почему я так себя чувствую? Потому что она меня не любит. Потому что мне и моей сестре она предпочла деньги. Но это не имеет значения, потому что я люблю себя.
Этому научила меня терапия – любить себя. И я это делаю. Без сомнений и безоговорочно.
Кто-то же должен это делать.
Вдох. Выдох.
Паника прошла. Я больше не чувствую жара и волнения, и я могу дышать. Я боролся с паникой. Не позволил ей мной завладеть. Я остановил ее еще до того, как она началась по-настоящему.
Глубоко вздохнув, я кладу локти на колени и опускаю голову на предплечья.
Я не оплатил счет в баре, но Рио меня прикроет. Верну ему в следующий раз. Я достаю телефон и, не перечитывая сообщение сестры, отвечаю.
Зандерс: Линдс, спасибо, что сообщила. Люблю тебя. Пожалуйста, приезжай скорей.
В своей жизни я люблю лишь горстку людей, и эти люди – Мэддисоны и моя сестра. Вот и все. Это все, на кого я могу рассчитывать. Это все, что мне нужно.
Линдси: Смотрю на свой календарь! Внесу в расписание, как только работа в офисе схлынет. Пожалуйста, сделай одолжение и не попади в этом году на скамейку штрафников.
Зандерс: Так мне за это деньги платят, и немалые. Я – засранец из Чикаго, которому на всех наплевать, помнишь?
Линдси: Конечно.
Она заканчивает фразу плачущим и смеющимся смайликами, потому что знает меня. На самом деле я не такой, но позволяю людям в это верить. Так проще. Мне так не больно.
5. Зандерс
– Перед нами пресловутый дуэт из «Чикаго Рапторс», Элай Мэддисон и Эван Зандерс, – сообщает репортер «Чикаго трибьюн». Его голос доносится по громкой связи, а мы сидим в конференц-зале денверской арены перед игрой.
Я смотрю на Мэддисона, единственного человека в этой комнате.