— Это она отъ васъ переняла? — съ улыбкой замѣтилъ я.
— Ну, выдумалъ! — сказала старушка, махнувъ рукою. — Нѣтъ, это у нея ужъ, вѣрно, отъ природы. Да у меня и характера такого нѣтъ. У нея и серьезность, и выдержка, и настойчивость. Я просто слабая женщина: меня бы не обижали, ну, и я не обижу никого. Я вотъ и раздражаюсь иногда, прикрикну на кого-нибудь, разворчусь на цѣлый часъ, обижу иногда несправедливо человѣка…
— Ну, да, ну, да, цѣлый рядъ злодѣйствъ произведете, — перебилъ я ее:- и потомъ сами же ухаживаете за жертвой злодѣйствъ, ублажая ее подарками…
Марья Ивановна даже не улыбнулась на мою шутку и серьезно замѣтила:
— А это ты вѣрно подмѣтилъ въ моемъ характерѣ. Я на это способна. У насъ вотъ собачонка тоже такая была: вдругъ облаетъ своего человѣка, потомъ сконфузится, подожметъ хвостъ и ужъ до тѣхъ поръ не успокоится, пока не вылижетъ руки неузнанному ею человѣку.
Я разсмѣялся. Старушка, не обращая вниманія на мой смѣхъ, продолжала:
— Оля не то. Оля «своего» сразу узнаетъ, а «свой» ей всякій, кому помощь нужна. Да, рѣдкая дѣвушка… Она няньчилась съ Николашей, какъ съ ребенкомъ. Да онъ и былъ ребенкомъ, хотя годами и былъ старше ея на два, на три года. Ужъ пробовали родные и журить ее за него, и говорить, что она ведетъ себя неприлично, няньчась съ нимъ. Нашлись даже такіе, у которыхъ языкъ поворотился сказать, что она хочетъ женить его на себѣ, чтобы сдѣлаться богатой.
Латкина набожно перекрестилась, точно открещиваясь отъ дьявольскаго искушенія.
— Не она, а онъ самъ желалъ сблизиться съ нею навсегда, — продолжала она. — И если этого не сдѣлалось, то не по его нежеланію. Онъ еще на школьной скамьѣ мечтать о женитьбѣ на Олѣ, но обстоятельства не позволяли. Никому не говорилъ Николаша, что ему мѣшаетъ жениться, говорилъ только, что нужно подождать, что есть одно препятствіе. И такъ это тревожило его, что онъ покоя не находилъ. Бывало придетъ къ мнѣ, подсядетъ и говоритъ: «Тяжело мнѣ, бабушка». Знаешь, меня вѣдь бабушкой зовутъ, кто хоть на десять лѣтъ моложе меня. «Да что у тебя за горе? — спрашиваю. — Закутилъ вѣрно?» «Что, говорить, кутежъ! Я теперь радъ бы такъ закутиться, чтобы все, все забыть». — «Да что забыть-то?» говорю ему. — «А то, что негодяй я — вотъ и все, говоритъ. И изъ-за чего Оля со мной няньчится? Себя только губитъ. Не исправлять меня надо бы, а пристрѣлить, какъ паршивую собаку». Даже разсердитъ, бывало, меня. — «Уйди, говорю, и никогда мнѣ такихъ словъ не говори. Богу бы лучше помолился, зарокъ бы далъ остепениться». А онъ только рукой махнетъ… И жаль мнѣ его было, и досадно на него, и страшно за Олю.
— А Ольга Александровна знала, что его такъ тревожило? — спросилъ я.
— Въ томъ-то и бѣда, что и она не знала. Разсказать, что его мучило, онъ даже ей не рѣшался, духу не хватало. У него, видишь ли, былъ выданъ фальшивый вексель… на большую сумму…
Старушка въ волненіи смолкла и засуетилась.
— Ахъ, заболталась я съ тобой. Надо велѣть самоваръ и посуду прибрать… И гдѣ это Миша съ Олей запропали? Тоже гости одни безъ хозяевъ.
— Ну, они такъ углубились въ винтъ, что имъ насъ и не нужно, — сказалъ я.
— Да, да, ишь спорятъ и горячатся какъ, пожалуй, еще азартнѣе, чѣмъ давеча объ оправдательныхъ приговорахъ.
— Еще бы! Винтъ-то поближе къ сердцу…
Она покачала головой.
— Ахъ, люди, люди!
Марья Ивановна пошла распорядиться, чтобы прислуга убрала все со стола. Я закурилъ папиросу и прошелся по террасѣ, весь еще охваченный впечатлѣніемъ, навѣяннымъ разсказомъ хозяйки. Передо мною, какъ живые, вставали образы знакомыхъ мнѣ лицъ и сцена за сценой проходили всѣ перипетіи будничной драмы. Наконецъ, Латкина вернулась снова на террасу, присѣла на диванчикъ и, принявшись за вязанье, уже нѣсколько успокоившись отъ охватившаго ее волненія, заговорила снова:
— Тяжелое время настало для нашего бѣднаго Николаши да не легче пришлось и Олѣ. Сначала Николаша попробовалъ уговорить ростовщика переписать этотъ вексель, предлагая удвоить сумму. Но не такой человѣкъ былъ этотъ ростовщикъ, чтобы выпустить изъ своихъ рукъ жертву. По настоящему векселю, выданному на годъ, онъ могь еще и не получить, по поддѣльному же онъ надѣялся непремѣнно выручить свои деньги, разсчитывая, что отецъ Николаши не захочетъ загубить сына… Плохо онъ только зналъ Владиміра Степановича и, конечно, еще менѣе зналъ, какъ интригуютъ противъ мальчика родные и какъ смотритъ на сына отецъ. Наканунѣ срока векселя, Николаша, какъ онъ самъ говорилъ потомъ, готовъ былъ пустить себѣ дулю въ лобъ, но его спасла любовь къ Олѣ. «Все, — говорилъ онъ, — я готовъ былъ перенести тогда, лишь бы не потерять ее». И перенесъ, много перенесъ… Онъ пошелъ къ отцу и разсказалъ ему все.