– Твоя очередь, умник, – хмыкнул Гэвин, обращаясь к нему. – Может, скажешь чего-нибудь?
– Я не одобряю это решение, – ледяным голосом процедил Дэвид, – но предпочел бы поговорить с Харриет наедине.
– Вот и славно. – Питер обхватил пальцами мое запястье, изображая наручник. – Самостоятельность тебе не повредит, Хэрри.
Кажется, эти слова подействовали на папу, и он вздохнул.
– Не силой же тебя удерживать. Хорошо еще, ты не в добрую старую Англию собралась. А в случае чего из Кингс-Кросса я тебя живо увезу.
Гэвин взорвался гоготом, повалился на стол и влез галстуком в масло, а потом поцеловал меня в щеку.
– Молодчина, Хэрри! – выпалил он. – Первая подача разыграна, а ты не дрогнула. Держи биту наготове, сейчас начнется!
– И когда ты все успела решить? – часто моргая, спросила мама.
– Когда миссис Дельвеккио-Шварц предложила мне жилье.
В нашем доме эта фамилия прозвучала неуместно. Папа нахмурился.
– Какая миссис? – переспросила злорадно озирающаяся бабуля.
– Дельвеккио-Шварц. Дом принадлежит ей. – Я вспомнила, что еще не все объяснила. – Там живет Пэппи. Она и познакомила меня с миссис Дельвеккио-Шварц.
– Так я и знала, что эта китаянка тебя испортит, – сказала мама. – С тех пор как ты с ней познакомилась, тебе стало не до Мерл.
Я вскинула подбородок.
– Это Мерл теперь не до меня, мама. У нее новый парень, она забыла обо всем на свете. Про нашу дружбу она вспоминает, только когда ее бросят в очередной раз.
– А квартира и вправду приличная? – осведомился папа.
– Две комнаты. И общая ванная у нас с Пэппи.
– Пользоваться общей ванной негигиенично, – влез Дэвид.
Я усмехнулась:
– А разве здесь у меня собственная ванная?
Он заткнулся.
Мама решила смириться.
– Ладно, – сказала она. – Наверное, тебе понадобятся посуда, столовые приборы, кастрюльки-сковородки. И белье. Постельное можешь забрать отсюда.
Об этом я не подумала, но ответила сразу:
– Нет, мам, спасибо. Там же двуспальная кровать. Здорово, правда?
Все умолкли и разинули рты, будто представили гигантскую двуспальную кровать с приделанной сбоку кондукторской сумкой, в которую надо класть плату за пользование.
– Двуспальная? – побледнел Дэвид.
– Вот именно.
– Харриет, незамужние девушки спят на узких кроватях.
– Очень может быть, Дэвид, – пожала плечами я, – а я не замужем и буду спать на широкой!
Мама торопливо встала.
– Ребята, посуда сама не вымоется! – укоризненно напомнила она. – Бабуля, «Сансет-Стрип, 77» начинается.
– «Детка, детка, одолжи мне гребень!» – вскакивая, замурлыкала бабуля. – Ну наконец-то! Харриет переезжает, и вся комната будет моей! Не откажусь от двуспальной кровати, хи-хи!
Папа и братья убрали со стола с рекордной скоростью, вдвое быстрее обычного, и оставили меня с Дэвидом.
– Ну и чего тебе не хватало? – сухо спросил он.
– Личной жизни.
– У тебя есть кое-что получше, Харриет. Дом и семья.
Я ударила кулаком по столу.
– Дэвид, как можно не видеть дальше собственного носа? Я живу в одной комнате с бабулей и ее горшком, мне негде даже разложить вещи – приходится сразу же убирать их! У меня в этом доме нет своего угла, всюду толкутся мои близкие. Но теперь я буду роскошествовать в собственной квартире.
– В Кингс-Кроссе.
– Да, черт возьми, в Кингс-Кроссе! Где есть доступное жилье.
– В доходном доме, который принадлежит иностранке. Новой эмигрантке.
Не выдержав, я расхохоталась ему в лицо.
– Это миссис Дельвеккио-Шварц-то иностранка? Она самая настоящая австралийка, и здешний акцент у нее такой густой – хоть ножом режь!
– Еще хуже, – не сдавался он. – Австралийка с наполовину итальянской и наполовину еврейской фамилией? В прошлом у нее по меньшей мере мезальянс.
– Сноб, вот ты кто! – заявила я. – Откуда в тебе столько нетерпимости? Чем кичиться нам, австралийцам? Мы же поголовно потомки каторжников! По крайней мере новые эмигранты приехали сюда по своей воле!
– Да, с эсэсовскими номерами под мышкой, с туберкулезом и чесночной вонью! – рявкнул он. – Хороши свободные переселенцы, нечего сказать, если им продавали льготные билеты со скидкой в десять фунтов!
Я не выдержала. Вскочив, я наградила его двумя звучными оплеухами. Бац, бац!
– Отцепись, Дэвид, понял? Катись к чертям! – кричала я.
И он покатился. На лице Дэвида отчетливо читалось, что у меня просто очередной «больной день» и что это не помешает ему попозже предпринять еще одну попытку.
Вот так все и закончилось. Хорошие у меня родичи, свои в доску. А Дэвид – католик, измученный запорами, правильно Пэппи говорила. Какое счастье, что я хожу в англиканскую церковь.