Что уж скрывать, последовали мучительные недели, месяцы. В скитаниях по этому аду я утерял, кажется, всякое самоуважение, даже роман свой забросил до поры. Вечером, если я оставался дома, приходилось иной раз запираться на ключ, чтобы Жофи, чего доброго, не застигла меня однажды в слезах. Вот уж не ожидал, думал я, оглядывая взгорья и низины прожитой жизни, что под старость буду истериком. Я боялся, разумеется, не смерти, а увядания… На другой день после того, как у меня открылись глаза, иными словами, после того как я отрезвел, то есть в воскресенье, коль скоро событие это случилось в субботу, я зашел к старому моему другу, недавно женившемуся на особе, которая была моложе его на двадцать лет. Я знавал ее еще девушкой, это было прелестное создание, она походила на мою жену.
Дверь отворил Янош.
— А, наконец-то пожаловал, старый разбойник!
Я засмеялся. «Старый разбойник»! Да, попал в самую точку. Я смеялся так долго, так усердно, что Янош, кажется, уловил фальшивую нотку и покачал головой.
— Что с тобой, старый плут?
«Старый плут»! Еще лучше! Я продолжал смеяться, но теперь над собой: вид доброго друга, словно антиспазматическое средство, на некоторое время ослабил в сердце судорогу отчаяния.
— Со мной ничего, — сказал я. — Ты-то как, лабух?
Может, и я помолодею, обрядившись в жаргон молодежи! Над этим я опять посмеялся некоторое время.
— Жена?
— В магазин побежала, — сказал Янош, — сейчас вернется. Ты, конечно, ужинаешь с нами?
— Мясного я вечером не ем, — сказал я. — Кружку молочка, вот старому козлу и довольно.
Янош смотрел на меня вопросительно.
— Неделю назад я видел тебя в «Фесеке», ты уплетал во-от такой ростбиф с луком…
— Давно дело-то было.
Янош остановил на мне долгий, как сама вечность, взгляд.
— Тысяча чертей тебе в глотку, всемилостивейший государь, — проговорил он. — Неделя!.. По-твоему, это давно?
— Известно ли вам, ваше превосходительство, сколько всякой всячины может случиться с человеком за неделю?
— Известно. Он становится на неделю старее.
— Вот то-то, — сказал я. — Ну что, оправдывает себя наша курочка в супружестве?
— Еще как, милостивый государь! В самый раз, по мерке. Вот и вашей милости, если б поменьше хулиганить изволили, такой бы обзавестись, было бы кому постель постелить на старости лет.
— На мою долю хватает, — ответил я лихо. — За меня, ваше превосходительство, не тревожьтесь!
Янош опять глянул на меня с подозрением.
— Ты это серьезно?
— Что?
— Тебя еще интересуют женщины? Кстати, сколько тебе лет?
— Не знаю.
— Не знаешь. Ну конечно. И ты, выходит, женщин еще интересуешь?
— То есть считают ли они меня мужчиной?
Мы сидели у Яноша в кабинете друг против друга в двух старых, обитых черной кожею креслах, стоявших возле окна. За окном, в маленьком рожадомбском[14] саду, высился огромный каштан; его толстый ствол делил надвое открывавшийся из окна вид: справа выгибалась дугою над темной рекой убегавшая на пештский берег лента ярко освещенного моста Маргит, слева, по другую сторону ствола, виднелся слабее светящийся мост Арпада. Окно было отворено, в комнату тянулся аромат свежескошенной травы, за ним на цыпочках крался запах дунайской воды. Было приятно дышать. Пускай я стар, но я люблю этот город!
— Погляди на каштан, — сказал я Яношу. — Он, должно быть, одних лет со мной, а все зеленеет.
— Кабан, — сказал Янош.
— Я любвеобилен, ты же знаешь, — продолжал я, — а у женщин на это нюх, они чуют это сразу. Скажем, вчера…
— Ах ты, племенной бык, — сказал Янош. — Ах ты, производитель.
— Не люблю хвастаться, — продолжал я, — но вот хоть и вчера… погоди, когда ж это?.. ну да, вчера. Позавчера около полудня зашел я в кафе «Вёрёшмарти», спросил кофе, коньяку. Чувствовал себя усталым: поднялся в этот день непривычно рано — хотелось выправить незадавшуюся с вечера, недописанную фразу… но так и не выправил. В кафе сразу прошел в дальний, пустой зал, там сидело всего двое, ну да, двое. Муж и жена, молодые совсем. Ведь бывают пары, от которых издали несет супружеством, словно чесноком. Так и тут. Это были англичане, английский дипломат с женой, проездом. Женщину звали Сильвия.