Но вдруг я прискучил себе.
— Продолжим в другой раз, сын, — сказал я. — Теперь ты ступай к себе, я устал.
— Еще только одну минуту, отец, — сказал Тамаш. — Вы не ответили на мой вопрос, могу ли я жить здесь.
— Да почему бы тебе не жить здесь?
— Я не один, отец.
— С какой стороны ни погляжу, вижу перед собой только одного человека, — сказал я бессмысленно: очевидно, голова моя уже ушла в работу.
— Я женился, отец.
— Ну нет! — сказал я тотчас. — Ну нет!
Возможно, впрочем, не сказал, а завопил. Стоя за письменным моим столом, я чувствовал, как со мной происходит невероятная метаморфоза и, подобно древнему сфинксу, я превращаюсь в некую помесь: к моей профетической голове снизу пристраивалось кровожадное тело обывателя.
— Ну нет! — вопил я.
Тамаш смотрел на меня. Пожалуй, он решил, что вслед за обсуждавшейся выше символической глухотой последовала глухота действительная, так как подошел ко мне ближе, наклонился вперед и сказал громко:
— Вы меня неправильно поняли, отец. Я сообщил вам не о намерении жениться, а самый факт: я женился.
— Исключено! — заорал я.
— Месяц назад в Женеве.
— Исключено! — продолжал я орать.
— Что мы поженились в Женеве?
— Исключено!
— Я совершеннолетний, отец.
— Бога нет! Правда, его нет не только поэтому.
— Я женился на венгерке, отец.
— Я вызвал тебя, чтобы в доме был мужчина!
Тамаш сделал еще шаг ко мне.
— Так вот же я.
— Тебя здесь нет! — вопил я.
— Оттого, что я женат…
— Никто тебя не просил настолько быть мужчиной, — бушевал я. — Знать ни о чем не хочу!
— О чем вы не хотите знать, отец?
— И Жофи тоже! — вопил я.
— О чем вы?
— Я вернул тебя, чтобы ты стал моим опекуном, а не затем, чтобы заполнил весь дом этими ломаками женщинами.
— Я в вашем распоряжении, отец, но…
— Не желаю больше видеть вокруг себя женщин, — не унимался я.
— Как прикажете, отец.
— Отцеубийца! — вопил я. — Гонерилья в образе мужчины!
— Как? — спросил Тамаш.
Он не знал Шекспира. Его необразованность не возмутила меня, а, напротив, успокоила.
— Знать не желаю, — продолжал я.
Тамаш посмотрел на меня, потом поклонился и молча направился к двери.
— Гистологическая несовместимость! — выкрикнул я ему вслед, но уже сбавив тон. Он обернулся.
— Не понимаю, — сказал он.
Стихая — быть может, под гнетом воспоминаний, — я проговорил:
— Между мною и женщинами возникла гистологическая несовместимость… недавно возникла, — добавил я точности ради.
Тамаш опустил глаза.
— Я с глубокой горечью принимаю к сведению ваше решение, отец, — сказал он четко, как и подобало инженеру-текстильщику, — и покину дом. Кстати, это будет не первый случай в нашей семье, — добавил он улыбаясь. — Из ваших же рассказов, отец, я знаю, что мама вышла за вас замуж, невзирая на протесты и даже прямой запрет родителей.
— Где эта женщина? — спросил я.
Через неделю после этого разговора она прибыла в Будапешт. Ее отец еще до войны уехал из Дебрецена в Швейцарию, женился там на текстильной фабрике, — ага, текстильной! — но поварихой в его доме была венгерка и говорили там по-венгерски. Почему уж так — запамятовал. Возможно, и тесть был венгром? За границей выходцы из одной нации, если не стыдятся своей родины, лепятся обычно друг к другу, как слова хорошо написанной фразы, вероятно, они полагают, что только вместе имеют какой-то смысл. Катрин — в дальнейшем мы будем именовать ее Кати — говорила по-венгерски без ошибок и даже красиво, в ее интонациях еще угадывались далекие дебреценские корни.
— Целую руки, папа́, — сказала она еще от двери, когда Тамаш, встретивший жену на аэродроме, ввел ее ко мне в кабинет, чтобы представить.
Я сидел за столом, обернулся. Не видно было, что она утомлена после долгого пути, — или успела выкупаться, переодеться? К их комнате на втором этаже примыкала отдельная ванная. Кати была в белых брюках и вишневого цвета пуловере.
— Папа́? — повторил я за ней. — Насколько мне известно, барышня, я вам не отец.
Кати, направившаяся было ко мне, вдруг замерла, остановилась в трех-четырех шагах от моего стола. И вспыхнула — так, что покраснела даже шея. Тамаш обнял ее за плечи, мягко подтолкнул ко мне. За ними в дверях показался толстый красный нос Жофи.
— Позвольте напомнить вам, отец, что Кати уже не девица, — сказал Тамаш почтительно, хотя и со смехом. — Уже месяц, как мы поженились.
— Это ничего не значит, — сказал я.