С дядей Володей и тетей Валей мы ездили потом в колонию, и при встрече Славка поцеловал меня. Я понял, что настоящая взрослая жизнь уже началась.
Славка вышел «по одной второй», через три года, и родители сразу же устроили его в армию, чтобы оторвать от старых друзей. Провожали — пели. «И ранней порой блеснет за кормой…» И дядя Володя, и Славка, и тетя Валя тоже.
А потом Славка вернулся, и на его дне рождения среди полублатной компании я увидел девушку неописуемой, смертной красоты. В разгар веселья Славка подошел ко мне и серьезно сказал: «Там эта, слушай… Олька… интересуется… ты как?» Я не ответил со страху, но на другой день снова притащился к Славке, бормоча что-то дяде Володе про обещанную «той девушке» книгу, и узнал — узнал то, что было нужно.
Она работала продавщицей в магазине для новобрачных, который в ту пору только появился в нашем городе.
Боком я приблизился к ее прилавку и неслышно поздоровался.
На разговор, на какую-нибудь легкую изящную шутку — как это, мне казалось, принято в таких случаях — сил у меня недостало. Одно мгновение, я видел, она колебалась еще между впечатлениями, тем — у Славки — и этим, новым, жалконьким, а потом, не сказав ни слова, фыркнула, и в прекрасных черных ее глазах опустились шторки.
Однако я промямлил свои заготовленные слова. «Назначил свидание».
Я взял у мамы десять рублей и пошел на него, на безнадежное и первое свое.
Разумеется, она не пришла.
Мы просидели десятку с Сашкой Лапушкиным в ресторане, где с паузами говорили о женщинах и курили.
Я делал новые попытки. Все было ясно, но я заболел. У нее были огромные черные глаза — мне некуда было деваться. Я таскался за ней по улицам, узнал ее кавалера, я состарился и поумнел.
Кавалер ее был вором. У него были мелко-кудрявые волосы и мягкие незаметные движения. Думаю, он смог бы задушить меня одной рукой.
Тетя Валя умерла от рака желудка. От Славки, считает моя мама.
— От рака, мама, от рака желудка! — говорю я.
— А рак от чего?
И она смотрит на меня, а я пожимаю плечами.
Бэмби живет у охранника в колонии, где сидел Славка. Его отдали туда, чтобы Славке было не так одиноко. Славка вышел, а Бэмби остался там навсегда.
После второго помета алфавитный принцип нарушился: щенков стали называть кто как хотел. И мы ничего не могли уже с этим поделать.
МОРЕ
Человеку непокорно
Море синее одно,
И свободно, и просторно,
И приветливо оно.
Помню: сад, сдали патанатомию… «Своею белою рукой, моя Оде-е-е-сса, ты помани, ты помани, ты по-ма-ни…» Под яблоней, в сторонке, детская коляска — там сын Бавильского. Сын спит, не мешает наша песня, песня из фильма «Цепная реакция». Бавильский супит белесые брови, топырит толстую нижнюю губу: «Свое-ю белою рукой, мо-я-а…» Когда-то, было дело, он учился в Одессе, в НМУ, низшее такое мореходное училище, да вот случилось — ушел. Теперь у него дом, семья, «лекции-шмекции» в медицинском институте, а в шкафу средь постельного белого белья застиранная до дыр старая его тельняшка. Моря, ясное дело, моря ему больше не видать… А для меня не все. Я, быть может, еще и увижу. В Одессе, в системе Азмор, работает стоматологом мой двоюродный брат Эрик. Четвертый, загибаю я пальцы, пятый, шестой курс, а там, глядишь, я и судовой врач: синее море, белый пароход и смуглые девушки в широкополых шляпах машут мне тонкими руками с Приморского, конечно, бульвара.
И проходит два года, и оттуда, из Одессы, от папиного брата дяди Вити — письмо: купите полдома!
Ты слышишь, Бавильский? Полдома в Аркадии, у самого моря, где в саду виноград и персики, где рыбачка Соня, и Гамбринус на Дерибасовской, и Беня Крик, и все-все, что вам угодно.
А?
Другого раза не будет — отцу в отставку, — и, поколебавшись, родители отправляют меня вперед.
…Поманила!!
Итак…
Итак, шел 19… год. В Одесском море нашли холерный вибрион. Выезд с побережья закрыт, и в разгар купального сезона я прибыл в знаменитый город в пустом вагоне.
Никто не купался.
Суда, завербованные карантинной службой, стояли на рейде, в них отбывали сроки отдыхающие, а по улицам, разгороженным веревками, поливальные машины брызгали на асфальт хлорамин.
Ко всему шел дождь.
В «нашей» половине — в той, что дядя Витя предлагал купить моим родителям, — на веранде, в сарайчиках, в садовых беседках — везде, где могла втиснуться раскладушка, жили квартиранты. По саду, чеша волосатые брюхи, бродили мужики в засученных трико, а во дворе женщины с грязным педикюром мыли под краном овощи.