— А я знаю! — блестел он своими деснами. — Надо, вот и попросили у института под горячую руку. Тебе-то что? Плотют?
Что ж. Плотют.
Рубероид идет по конвейеру горячими рулонами. От него пар, а главное, запах как от свежего хлеба. Один из нас заходит в цех и бросает рулон на транспортер, остальные двое снимают и ставят в машину.
Потная работа и сменная.
Хорошо мыться в душе, хорошо идти через проходную с перекинутым на плечо дяди Витиным старым пиджаком, на который расщедрилась-таки тетя Зоя, — медленно, по пыльной дороге, по трамвайным путям. Хорошо, что платная, думал я.
Привыкну, думал.
Была, правда, одна штука.
В конце смены шофер поднимал капот и бригадир бросал туда рулон. Двадцать рублей.
Возвращаясь, шофер выдавал бригадиру трешку, а тот нам — по рубчику.
Ну что ж — успокаивал я себя. Дядя Витя приносит домой вино, а я пью же? Пью.
Холера шла на убыль. Квартиранты разъезжались. Я занял «нашу» половину — комнату, попросту-то, — купил картошки, луку, лапши и вечерами варил себе суп. Отец прислал еще конской тушенки — жить было можно.
Дядя Витя, веселый после шампанского своего завода, заходил ко мне. Хлебал суп, хвалил.
— А почему ты не хочешь есть с нами?
Я уже догадывался: для удобства человек живет в мире, где и он и те, кого он любит, выглядят вполне симпатично. Я даже подозревал, что и свой мир строю тем же способом. Но взять и сказать дяде Вите, хватит, мол, не будем, ведь я же вижу, с каким лицом накладывает в мою тарелку тетя Зоя, — нет, это было нельзя. Да дядя Витя, похоже, сам не шибко-то ждал ответа. «Ты знаешь, как она любит родню, я даже удивляюсь!» — искренне говорил он. А я кивал. Мне ли было судить тетю Зою? Я видел ее руки. Красные, в черных, забитых землей морщинках, с обломанными черными ногтями. Иногда она красилась, надевала нарядное платье — в гости! — и стояла так перед зеркалом, улыбалась на себя женской ожидающей улыбкой. И это было почти страшно по сути, стыдно с такими-то руками.
А вот Кира не такая, жаловался дядя Витя на сноху. Совсем не любит родственников. Раз в два года Эрик ходит судовым врачом в выгодный рейс, в Японию, еще куда-то, а Кира потом эти тряпки продает. Понятно? Все надо, надо конечно же, но плохо все-таки, что она такая жадная.
— А ты знаешь, что сказал про тебя Эрик?
— Что?
— Он сказал, будет распределение, и он поговорит о тебе с главврачом.
— И что? — Эх-эх, как я волновался в тот миг!
— А эта (Кира, понимаю я) и здесь выскочила. А, говорит, он, говорит, перебьется как-нибудь. Перетопчется.
Молчу. Молчу.
— И знаешь, что ответил Эрик? — дядя Витя кладет руку на мое левое плечо.
— И… и что же он ответил?
— «Это мой брат!» — вот, вот что он ответил! — Дядя Витя смотрит на меня, а в глазах его набираются слезы.
Да, да, конечно. А потом ведь, дядя Витя немного и того, после завода.
Десять лет назад Эрик приезжал к нам на Урал. У него был первый разряд по гандболу, и в ту пору он еще не заделался одесситом. Дом в Одессе купили потом.
Он сидел на перилах нашего балкона на Ленина, 1, внизу блестел черный асфальт, в нем плыли вечерние фонари, а он сидел и смеялся с Юлькой, подругой моей сестры: «А шо? А шо такое?» Это был мой брат, думал я тогда, мой брат. А потом мы поехали на Увильды к нашему общему дяде, дяде Лене, и я брался за Эрикино плечо, и мы заплывали по прозрачной воде.
В гости приходили Кирина сестра с мужем, капитаном дальнего плавания.
Капитан был маленький, лысый, и, когда шутил, Кирина сестра щурилась.
А мне капитан нравился.
Выпивали, и он пел дребезжащим тенорком: «Через весь океан, сквозь любой ураган…» — песню из кинофильма «ЧП».
— Спой, спой, сынок! — просил дядя Витя Эрика. Все знали, как Эрик хорошо поет.
— Вот так, что ли? — кивал тот на капитана.
— Возвратятся домой корабли… — допевал капитан в одиночку, не замечая ничьей иронии. И улыбался.
Вечером я все чаще спускался к морю. «Та-та-та-та…» И тихо спит Одесса; и бездыханна и тепла Немая ночь. Луна взошла. Прозрачно-легкая завеса Объемлет небо. Все молчит; Лишь море Черное шумит.
Холера, слава богу, кончилась. В поликлинике № 6 я проходил практический курс терапии.
Шефиню мою звали Таисия Аполлоновна. Она была низенькая и толстая. Пальчики на руках так и торчали у нее в разные стороны.
С утра мы вели прием в кабинете, а после обеда ходили по участку.
— Вчера Любка таки не купила кофточку! — сразу по утречку сообщала Глаша, наша медсестра, а Таисия Аполлоновна («Дышите! Еще, еще, пожалуйста, еще…») вытаскивала из уха фонендоскоп и оборачивалась: