— Спасибо, Володичка.
Так про себя и не мыслил, что помрет она. Как это? Отец-мать после войны глаза закрыли, он сам, парнишечка, не ведал и как. С лёту-залёту наезды устраивал. Материну могилу сыскал, а батину так никто и не вспомнил из деревенских. Может-де эвона… — и на холмик бескрестный указуют. А мабуть, и нет, дескать. Ладно, не стал голову ломать: не все ль едино неживому-то?
Придет, а она, Катя, узрится в него с койки, глаза ясные-ясные, прозрачные… будто вымыл их кто оттуда изнутри. Глядит на него, Володю, любит.
— Тут по радио на работу везде приглашают, всюду требуется… А я лежу-думаю, — говорила ему, — вот бы мне-то б сейчас, всю бы я работу за всех переделала.
— Иль не наработалась? — И бутылками брямкал: минеральной покупал по врачебному совету. — Принес тебе. Попьешь горьконькой маленько.
— Спасибо. — И улыбнется, засветится прям-таки на него.
И откуда что бралось?
Эх, эх, рюмочка каток, покатись ко мне в роток!
Женщины, зная Санин такой характер, посоветовали адвоката нанять. Саня с адвокатом поговорил. Адвокат был шустренький, благожелательный, разговор вел вежливо-уважительно с незнакомым человеком.
— Как вам сказать, — объяснил Сане. — Судья на вашем деле женщина (он и фамилию назвал), она, очевидно, постарается сохранить семью. Отсрочку даст, надо полагать.
— А без отсрочки? — спросил Саня. — Однем бы разом.
— Я понимаю, — посочувствовал адвокат, — и что от меня зависит, постараюсь. Но вряд ли! Вряд ли. Как подсказывает мой опыт.
Саня руку пожал ему узенькую, ушел.
Первый суд и вправду отсрочку присудил. Любка сделалась вдруг тихая, важная, отвечала всерьез и то, что пьет, категорически отрицала. Да так, мол, иногда… А когда после адвокатской речи (тот говорил: пьет) спросили Саню: неужто ж де она, мать двоих детей — девочек! — так-то уж сильно пьет, — Саня сказал, что нет, что не так уж. Средне как бы, получилось.
Решили отложить решение. Саня, хотя он особенно и не верил, что подействует, но минуло две недели, а Любка — она с девками в комнате жила, и меж собою с Саней они не разговаривали — когда две недели минуло, а она ни разу не напилась, ему и помни́лось было: может, ничего, может, обойдется, может… ну мало ли бывает-то как?!
Подошел к ней раз во дворе:
— Ну что, Люб?
Но она отвернулась: не стала с ним.
И девки за те две недели переменились. Что она им говорила — неизвестно, да только Светка на том велосипеде, коий он чинил, не каталась. Нарочно в сарай его выставили, на вид. Раньше-то в сенях. Не нуждаемся от тебя, мол! А Татьяна, Таська, а ей уж тринадцатый год, сказанула ему: «Папа, а ты что же, ты с нами развестись совсем хочешь?» «С нами!» — видал?
Помалкивал ходил. Озлился.
Бабы на работе вздыхали: зря он. Надо б помириться, а не то не ровен час… Другие возражали: чего! помирись, это, а она чрез два дни вдругорядь нашамается. Знамо дело.
А после ни с того ни с сего суд, и решенье: развести, имущество поделить, дети остаются при матери!
От те раз… Рассудили Шемякиным судом.
Саня вгорячах не уяснил поначалу-то. Женщина-судья, полная, солидная, серьезно говорила, глядела строго на него (ему и нравилось, что строго) — дак как же?
— Доигрался! — сказала Любка.
Смолчал. А дома уж подошла — ты, мол, вот что, ты деньги нам за полдома собери, мы к мамане моей уедем, — согласный? А можешь и по почте, дескать, адрес есть.
Что ж… Вольному воля. Ходячему путь.
И уехали.
Утром встал, а в доме шаром. Когда и успели: билет, собраться.
Игрушки, глядел, Светкины остались, велосипед этот, платьишки… пальто Любкино демисезонное, затасканное, посуда вся.
Хотел было догонять броситься. Ку-у-уда-а?
И что говорить-то, если догонишь? Вернися, Люба, будем опять с тобою жить? Да ить ненавидит он уж ее за все! Или из-за детей показать? Притвориться, что не так, а и́наче обстоит?
Ходил по комнатам. По двору. Туда-сюда. Тудымо-сюдымо, как Витька Хромцов беспременно б пошутил. Пойти напиться рази? К Витьке и двинуть. И здесь же чуть не рассмеялся сам с собою: снова да в лад! Ну.
Лег в кровать и лежал.
Жена у Володи догорала. Кожа да кости.
И глаза…
Они уж все переговорили, про все-всех припомнили, — и как познакомились, и как квартиру получали, как испугалась Катя, когда в его смену в шахте завал произошел. Говорить не о чем больше, — сидели вечером (он-то сидел, она лежала), рука в руку возьмутся, да и молчат. А нито плакали. Он вроде, Володя, на слезу не охоч был, а тут швыркал и утирался и ей, Кате, руку ее желтую гладил-целовал.