— Извлеки урок из своих неудач и не повторяй их. Вспомни, как ты себя вела в школе, на устном экзамене на бакалавра: кончилось тем, что тебе вкатили десять баллов, тогда как весь год ставили не ниже восемнадцати. А в 25 лет ты посадила себе на шею этого бездельника вместе с его модельным агентством. Так вот, хватит дурить. И, главное, веди себя поумнее с Мсьёсендстером.
На мой взгляд, единственный урок, который следует из наших ошибок, заключается в том, что их будут повторять и повторять. Меню, которое нам вручили, тотчас же подтвердило мой вывод. Все самые аппетитные блюда носили имена прославленных завсегдатаев ресторана: салат из зеленой фасоли имени Жоржа Кравена, томатный мусс имени Робера Оссейна, «плавучий остров» имени Жозе Артюра… Я разъяснила официанту, что не желаю видеть за столом никого из этой троицы отравителей, пусть прикажет им подождать на кухне. Моя мать возмущенно затрясла головой: нет, ты неисправима! С таким мерзким характером ты мне все дело испортишь! В утешение я обещала пригласить ее на ужин с Сендстером. Эта радужная перспектива вновь вернула ее к приятным мечтам. Впрочем, ничего особенно грандиозного в них не было: просто она вот уже тридцать лет мечтала делать покупки на авеню Монтень. По окончании трапезы я отвезла ее туда. Сама же отправилась в Лувр и едва успела выяснить, где прячется этот знаменитый Пуссен, как пробило пять часов.
Отец сидел на диванчике, перечитывая свои записи. Он как будто и не заметил моего опоздания.
— Я тут не скучал. Лучше уж пообщаться с Пуссеном, чем без конца слушать, как твоя мать сравнивает проценты по вкладам в «Сосьете Женераль» и в «Кэсс д'Эпарнь».
Он взял меня под руку, и мы прошлись по залам. В конце концов он признался, что не так уж любит Пуссена.
— Невозможно выразить меньше, чем он, — при таком обилии образов. Вдобавок он не боится никаких нелепостей: на одном и том же полотне видишь спереди озеро, залитое солнечным светом, а на заднем плане — вязы, согнутые под ураганным ветром. Он обрел славу скорее благодаря дурному характеру, нежели своей кисти: ослушался приказа Ришелье покинуть Рим и вернуться в Париж и тем самым сразу же превратился из обыкновенного художника в выдающуюся личность. За сей дерзкий поступок интеллигенция удостоила его своей вечной признательностью. Но ты только взгляни на его деревенские пейзажи: до чего же они расплывчаты и вязки! Он пытается изобразить развевающееся одеяние Аполлона, а я не чувствую здесь даже легкого дуновения…
И так далее в том же роде. Ведя свой неторопливый тихий монолог, он постепенно привел меня к мастерам своего обожаемого XVII века — это был, конечно, Лесюэр, но еще и Лагир, и Стелла, и другие — впрочем, я их всегда путаю. У отца был дар видеть то, что ускользало от внимания всех других. Он подмечал не только далекие вязы под грозовым ветром, но и такие черточки, которые вообще отсутствовали. Бланшар приводил его в восторг.
— Вглядись хорошенько в это большое полотно — «Марию Магдалину». От лба до грудей ты не увидишь ни одной рисованной линии, лишь игру красок и света. От нее веет радостью. Вот он — французский дух, во всей своей чувственной полноте. Это была эпоха, когда религия обрела оттенок некоторой вольности и Париж изобрел такой вид искусства — плотского, поверхностного и праздничного. Эпоха, когда Франсуа де Саль[30] опубликовал свое «Введение в благочинную жизнь», первый бестселлер нашей литературы, разновидность куртуазного романа, в котором прекрасная дама носит имя Мария, Иисус походит на Ланселота Озерного, а молитва очень напоминает салонную беседу. Потом были даже опубликованы стихотворные варианты этой книги. Ну да ты и сама это знаешь…