Выбрать главу
Стоить гора высокая Попид горою гай… Зэленый гай, густэсенький, Нэначе справди рай!
Пид гаем вьется риченька, Як скло вода блешить, Долыною зэленою Кудысь вона бижыть.
Край берега, у затышку Привьязани човны, А три верби схилилися, Мов журяться воны.

Это печальная песня — ключ к сказанию Анатолия Слепкова. Она создает былинный круг его повествования — река, гора, три вербы. Вокруг этих сакральных знаков и разворачиваются трагические события. Прислонившись к стволу вербы, старый мельник Омельян Сказка рыбачит на берегу реки и вспоминает о былом. Перед его очами протекает жизнь родной семьи, в которой, как в капле слезы, отразилась вся недавняя история Украины — гражданская война, батька Махно, голодомор и снова война, теперь уже Великая Отечественная. В этом страшном круговороте прошедшего столетия состоялось главное событие его жизни — любовь.

Она явилась к нему неожиданно, и он остался верен ей навсегда. В свободные от мельничного труда минуты он брал карандаш, бумагу и рисовал. «Главной же темой его рисунков была она, его необыкновенной красоты жена Ганночка, — повествует Слепков. — Подобно Богородице, она являлась на листах его бумаги то с одним младенцем, то с двумя». А всего любовь подарила Омельяну Сказке трех сыновей. С малых лет сыновья держались ближе к отцу: вместе заготавливали сено, вместе ловили рыбу, вместе поднимали в небо голубей. Полетом этих птиц с голубятни Омельяна любовались все жители Седнева. И немецким солдатам, однажды нагрянувшим в мирное село, они тоже понравились — как великолепные мишени. А когда сыновья отказались поднимать голубей в небо, пристрелили детей на глазах матери. И взвились в небо три голубя, три белых ангела, и устремилась она за ними: «Куда же вы, сыночки мои!» И навсегда сгинула Ганна в темных лесах, и остался Омельян в одиночестве. Схоронил сыновей на вершине горы — там, где накануне предал земле пристреленных немцами голубей. И пошел в партизаны — мстить за поруганную любовь.

Вот, собственно, и вся быль, рассказанная художником Анатолием Слепковым. В этом повествовании каждая строка — правда, начертанная кровью сердца, и каждое слово — символ, осененный высоким духом. Чтобы сотворить такое, нужно многое пережить, передумать, перечувствовать. И, пройдя через тяжкие испытания, сохранить в душе светлый образ мира, светлую память о своей любви. В сказании Анатолия Слепкова нет и намека на какое-нибудь нарочитое назидание, потому что оно здесь ни к чему — сама жизнь, сама любовь является здесь великим примером, образцом, поучением. Особенно это актуально сегодня, когда на русско-украинских рубежах полыхает смута, и ненависть пытается затмить любовь между братьями и сестрами и, кажется, никто не желает видеть слез детей и слышать рыдания матерей…

В русской литературе минувшего ХХ столетия есть немало шедевров, посвященных детским судьбам в годы Великой Отечественной войны. Это и повесть Валентина Катаева «Сын полка», и рассказ Владимира Богомолова «Иван», и роман Алексея Леонова «И остались жить». Когда-то подобные творения составляли главное, стремнинное движение нашей изящной словесности. Увы, сегодня это движение превратилось в тонкий ручеек. Книга Анатолия Слепкова «Три сына — три голубя» возрождает надежду, что никогда не иссякнет святая вода в колодцах народной памяти, и новые сказания о былом предстанут перед благодарными читателями.

* * *

Митьки победят всегда

Путевые тетради художника Андрея Филиппова

Андрей Филиппов — Митек. Правда, сегодня Митьки — слегка заезженная пластинка. Однако в этом нет вины Андрея Филиппова, Александра Флоренского или Владимира Шинкарева. В этом есть большая заслуга Дмитрия Шагина, который оказался наиболее коммуникабельным среди независимых художников.

К счастью, Андрей Филиппов оказался непричастен к этому публичному процессу. Он был вдумчивым художником, который более соответствовал принципу, некогда провозглашенному Владимиром Шинкаревым — главным философом Митьков. Этот принцип гласил: «Теоретически Митек — высокоморальная личность, мировоззрение его тяготеет к формуле: „православие, самодержавие, народность“, однако на практике он настолько легкомыслен, что может показаться лишенным многих моральных устоев. Однако Митек никогда не прибегает к насилию, не причиняет людям сознательного зла и абсолютно не агрессивен», то есть он — почти христианин или даже толстовец.