Я встал, потихоньку прибрался в комнате для разминки, склеил порванные вчера пленки, намазал кусок хлеба вареньем и, жуя, улегся опять, прислушиваясь к звукам внизу.
В общем-то, если не считать музыкальных стычек, я мирно жил с Ведьмановыми, даже раза два менял в их телевизоре лампы Семья их была тем необычна, что в ней отсутствовали мужчины. У тети Веры не было мужа, у Нэлки мужа тоже не оказалось, а Анютка привыкнет к этому безмужыо и, глядишь, — туда же. Не знаю, в чем там дело, но скорее всего в пианино. Шарахались, наверно, мужики от бряканья. Тут, видно, простой выбор: или муж, или бряканье. А может, и сложнее…
Часов в девять, когда наши уже встали и зуммер позвал меня завтракать, ведьмановские клавиши, наконец, проснулись. Не разобрав, кто там заупражнялся, я хвать тетрадку и — вниз. Дверь открыла тетя Вера. Бабушкой ее сделала Анютка, а сама по себе тетя Вера была моложе, стройней и, если честно, красивее моей матери, которой еще далеко до бабушки. И одевалась она всегда опрятно, даже когда спускалась в подвал за картошкой или когда выносила мусорное ведро.
— Доброе утро! — сказал я.
— Аскольд? Заходи.
В домах все квартиры по вертикали одинаковы, и я не раз пугал Ведьмановых, задумчиво останавливаясь на четвертом этаже и начиная втискивать свои ключ в их замочную скважину. Я вошел. На полу валялись игрушки, где-то смеялась Анютка.
— Знаете, тетя Вера, я сегодня впервые с нетерпением ждал, когда у вас заиграет пианино!
— Очень приятно! — улыбнулась она.
— А я не рано?
— Смотря за чем.
— По делу.
— По делу всегда кстати. В комнату пройдем?
— Нет, я коротко. — Я расправил свернутую трубкой тетрадку, из которой торчали два папиных листка. — Нельзя ли вот это перепечатать? Для класса.
Тетя Вера взяла тетрадку, полистала, разглядывая количество и качество записей, и сказала:
— В принципе, можно.
— Да? Спасибо.
— К какому дню?
— К завтра бы, потому что завтра мы уже должны раздать анкеты. Это анкетные вопросы. У нас форум горит! — сказал я, торопливостью стараясь подчеркнуть важность дела.
— Нет, Аскольд, к завтра не выйдет, — твердо ответила она, не считаясь с важностью, и еще раз прикинула объем работы. — В лучшем случае, ко вторнику.
— Ко вторнику?.. Ну ладно, ко вторнику.
— А сколько экземпляров?
— Тридцать, которые в тетрадке, и шестьдесят, которые на листочках, — боязливо сказал я.
Тетя Вера ужаснулась!
— Что ты, Аскольд! Что ты, милый! Я думала, два-три, а ты — шестьдесят!.. Нет-нет! Да если я буду делать даже по пять закладок, и то, представляешь, сколько мне придется шлепать? Я же с ума сойду! И без этою уж близко!.. Заставь-ка тебя одно и то же упражнение переписывать десять раз!
Я понуро молчал, поняв, что это ведь действительно не автомат — ух! — и все, а по буковке надо наклевать…
На шум из гостиной выглянула Нэлка, с кое-как схваченными на затылке волосами, в майке и в трико.
— Кто это?.. А-а, глушитель! Чего он хочет? — спросила она у матери, точно меня тут не было.
— Да вот перепечатать.
— Не печатай ему! Он вредный! Он не дает нам заниматься! — выговорила она опять же матери.
— Я уже не глушу.
— Два дня.
— И навсегда.
— Посмотрим! — Нэлка дернулась и исчезла, хлопнув дверью так, что пискнула защемленная игрушка.
Тетя Вера вздохнула:
— Вот такие дела, Аскольд, не могу. И не потому, конечно, что ты моих пианистов глушишь, а просто не в силах. Ведь объемные работы не для пишущих машинок. Тут надо снять кальку и печатать на светокопировальной установке.
Я насторожился.
— А в управлении она есть?
— Есть.
— И сколько это займет?
— Не знаю. Это у нас Нэля спец. Нэля! — позвала тетя Вера, и Нэлка тотчас вышла, уже в белой кофточке с большим вырезом. — Посмотри, сколько времени потребуется, чтобы снять вот с этого кальки и напечатать на вашей раме?
Нэлка включила свет и, небрежно-быстро просмотрев нашу писанину, авторитетно бросила:
— Три дня.
— Да меня же Забор убьет! — вырвалось у меня.
— Какой Забор? — спросила Нэлка.
— Комсорг наш.
— Ты уже комсомолец? — удивилась она, глянув на меня пристальней. — Ну и летит времечко! Давно ли я тебя учила пионерский галстук повязывать! Помнишь.