— Помню.
— И уже парняга!
— Да и ты уже мама, — заметила тетя Вера.
— Да, — печально согласилась Нэлка.
Вбежала Анютка и смело спросила меня:
— Ты чей?
— Это дядя Аскольд сверху, который нам с тобой бу-бу-бу делает, — пояснила Нэлка, и Анютка нахмурилась. — Но он больше не будет. Не будешь, дядя Аскольд?
Черняво-красивые и какие-то решительно-хищные физиономии всех трех Ведьманих были до того схожи, что меня прямо оторопь взяла — уж не дьявол ли тут замешан! А что, плодятся без мужей, церковь под боком, днями работай, пожалуйста, машинистками и чертежницами, ходи в детсад, а ночами летай на помеле! Дважды два пять! А собственно, почему бы с такой фамилией и не летать?
— Ну, вы тут договаривайтесь, — сказала тетя Вера, — а мы пошли. Анюта, кушать!
— Иди, Анютка! — Нэлка подтолкнула дочку. — Раз дядя Аскольд бросил бубукать, то ему, может, стоит помочь.
— Стоит, стоит! — поддержала тетя Вера.
— А за два дня тебя Забор не убьет?
— За два, пожалуй, нет.
— Тогда давай разберемся в ваших каракулях.
И она провела меня в ближнюю комнату, какую у нас занимал я. Будучи домоседом, я любил присматриваться к чужой обстановке, особенно у людей странных. Слева — узкая, еще не заправленная кушетка с зеленым ковриком на стене, под цвет наката, в углу — здоровенная коряга-спрут, на щупальцы которой были накинуты три разноцветные шляпки; справа — однотумбовый стол, над ним — двухъярусная полочка с цветком и с десятком книг, а чуть в сторонке, в петлях из жилки, висели рулончики разных бумаг; против кушетки — невысокий трельяж, под которым, свернувшись по-кошачьи, лежала еще одна коряжина Окно свободное — хорошо выглядывать, на полу — простенькая дорожка. Вроде, ничего странного, хотя, если Нэлка обитала здесь, а в гостиной бабушка с внучкой — я прежде видел там диван-кровать и маленькую конку, — то кто же тогда в третьей комнате? Уж не прячут ли там эти женщины трупы своих мужей, как Синяя Борола прятал своих жен?.. Веселенькая гипотеза! И выйдешь ли ты отсюда живым, товарищ Эпов?
На ходу подправив постель, Нэлка села на единственный стул и взглядом повелела мне встать рядом, что я и сделал. Взяв карандаш и заводив им по строчкам, она стала читать, медленно, исправляя нечеткие буквы и стрелками переставляя некоторые слова. Второй же рукой в задумчивости принялась поигрывать верхней пуговицей кофточки, то расстегивая ее и чуть распахивая ворот, то застегивая. Я с колокольной своей высоты так и уставился обомлело на эту пуговицу и на этот ворот, за которым полупряталась до жути манящая бездна «Околдовывает, околдовывает», — думал я, не в силах отвести глаз… Внезапно подняв голову и перехватив мой пугливо отпрянувший взгляд, Нэлка усмехнулась одними уголками рта и спросила:
— Может, сесть хочешь?
— Ничего, я постою, — пробормотал я.
— Hv, стой… Что это за слово?
— Где?
— Не туда смотришь, вот.
— А-а, это-о… «за-ин-тересованность».
— Ух, ты! А если я исправлю на «интерес»?
— Исправь.
— Забор не убьет?
— Нет, он не мелочный.
— Хм, — хмыкнула она, опять глянув на меня с каким-то оценивающим любопытством. — Ну что ж, почерк сносный и вопросики игривые. Вот, например: «Есть ли у тебя друг, в скобках — подруга?» Это в каком смысле?
— В половом, — храбро ответил я.
— Я так и подумала. А не рано ли?
— Какой же рано, когда я через два года могу жениться!
— Да? И женишься?
— Посмотрю.
Снова расстегнув пуговицу, Нэлка рассмеялась, ткнувшись лбом в тетрадку, но вдруг спохватилась.
— Собственно, чему я удивляюсь? Сама-то!.. Значит, тебе уже шестнадцать. А мне двадцать. Старуха.
— Ну да! — вырвалось у меня протестующе.
— Нет еще? Ну, спасибо! — улыбаясь, она повернулась ко мне всем телом, схватила за локоть и прошептала энергично: — Слушай, Аскольд, возьми меня в жены, а! Я тебя подожду два года.
— Ладно, если анкеты сделаешь! — со смущенным восторгом согласился я.
— Сделаю!
— По рукам!
И мы весело хлопнулись руками.
— Так, завтра я начну копировать и, — Нэлка что-то прикинула в уме, — да, к концу вторника все будет готово. Но если ты меня очень сильно попросишь, я могу начать и сегодня. Тогда все будет готово уже завтра.
Я прямо простонал:
— Я тебя очень сильно прошу!
— Очень-очень?
— Очень-очень! В квадрате! В кубе!
— Ладно, Аскольд, — грустно проговорила она, — очень сильно просить ты еще не умеешь.
Кошкой кинувшаяся на меня в первый момент, Нэлка сейчас доверчиво притихла и сделалась мне вдруг такой своей и близкой, что, будь это Валя, я бы, наверно, обнял ее и поцеловал, тем более, что внешне они казались почти сверстницами. Как тетя Вера не выглядела бабушкой, так и Нэлка не выглядела мамой — просто девятиклассница, развившаяся скорее других. Во всяком случае, Мишка Зеф не упустил бы возможности познакомиться с ней. А я-то, тюха-матюха а ля бревно, — нечистая сила, помело! Все их помело — это пианино, на котором они рвутся взлететь, да не хватает сил, а тут еще я любезно давлю сверху. Мне стало досадно-неловко и за старое, и вот за это, что я приплелся и хамски навязал людям свои дела, как будто у них нет собственных и, может быгь, трижды важнее моих забот. Досада перешла в щемящую жалость и какое-то сострадание, и я внезапно спросил: