Я просидел в кресле, ожидая звонка, минут пятнадцать, потом не выдержал одиночества. Мне до жути понадобилось оказаться возле Валиного дома. Нет, не зайти — этого слишком много! — а хотя бы уловить ее какие-то биотоки.
Выскочив в коридор, я накинул плащ.
Мама, на редкость оживленно сияющая, появилась из кухни с чаем для игроков.
— Уходишь?
— На полчасика. Мам, а нельзя ли материальное поощрение получить сейчас?
— Сколько?
— Рубль.
— Возьми в сумке.
У парка я вышел из трамвая. По пути, через квартал, был оживленный магазинчик. Я зарулил в отдел сластей, наметил шоколадку за семьдесят копеек — на случай, если все же встречу Валю! — и встал в очередь за большой пожилой женщиной, которая, подслеповато щурясь, низко разглядывала витрину.
— Молодой человек, сколько стоят вот эти конфеты? — обратилась она ко мне, тюкая пухлым пальцем по стеклу против нужного ей сорта.
Это была Амалия Викторовна.
Я обомлел.
Не потому обомлел, что она узнает меня и заговорит со мной по-английски при всем честном народе, нет, узнать меня после каких-то двух уроков она никак не могла, а потому, что я вдруг почувствовал, сейчас сам отколю номер. И отколол. Глянув на этикетку, я сказал:
— Three-sixty.
— Do you know English? — ни капельки не удивившись, а лишь полнее повернувшись ко мне, спросила она.
— A little.
— And why are sure that I understand it?
— Because you are our new teacher.
— So you are from the school number ten?
— Yes.
— It's wonderful. Do you live nearby?
— No, I live far from here — by the church.
— It's where the new circus is being built now?
— Just there.
— Remarkable place. Oh! — тише сказала Амалия Викторовна, заметив, что на нас обращают внимание. — Tell me, please, once more the price.
— Three-sixty.
— Thanks! And you, what do you want to buy?
— A bar of chocolate.
— For yourself?
— For… any case.[37]
Амалия Викторовна мягко улыбнулась. Подошла наша очередь. Мы купили что надо и вместе вышли, балакая уже по-русски о чистом воздухе, тишине и уюте этого околопаркового местечка. Не знаю, на какую отметку наговорил по-английски, но чуял нутром, что протяни я еще чуть-чуть нашу встречу, и учительница сделает второй заход, который окажется для меня роковым, потому что мои моральные силы иссякли начисто. Спастись можно было только бегством. Видя, что Амалия Викторовна, спускаясь с крыльца, забирает влево, в сторону Валиного дома, я прытко извинился, сказал, что тороплюсь, и ринулся вправо, опять к трамвайной остановке. Но метров через тридцать, осторожно оглянувшись, пересек улицу и но скрытой кустарником парковой стороне повернул обратно.
Шел я, поигрывая шоколадкой и бочонком 81, и восторгался — вот уж Валя всплеснет руками, узнав как лихо я выступил перед Амалией Викторовной!.. Нет, жизнь моя летела нынче на какой-то суперсчастливой волне!
Еще бы саму Валю увидеть!
План мой был такой: пройдусь перед домом сперва по дороге, потом по ближнему тротуару, а потом постою на крыльце. Ведь ничего подозрительного не будет в том, что чужой юноша стоит на чужом крыльце, ждет кого-то, есть же тут молодежь! Потом, поприслушивавшись, шмыгну внутрь и спущу в Валин почтовый ящик шоколадку. Если и это удастся, то рассчитаю, где окна Снегиревых, и похожу еще немного под окнами.
Дома были типовые: деревянные, одноподъездные, двухэтажные, с шиферными крышами, и покрашены в один цвет, охровый, и у всех были густые, разделенные подъездом пополам садики, которые придавали домам щекастость, а крыльцо с куцым козырьком походило на нос — ну, не дома, а ряд добродушных великаньих голов. Чтобы найти Валин, нужно было или считать дома, или приглядываться к номерам, но я определил его чутьем.
Я бочком разнял гряду яблонек, выбрался на дорогу и остолбенел: впереди слева, у самого бордюра, стояла «Ява», хищно блестя подвесками, бензобаком и выхлопными трубами. Блеск этот пронзил меня как молния!.. Понятно, что в городе сотни «Яв», и не обязательно этой «Яве» принадлежать Толику, но еще понятнее, что совпадение это не случайно.
Чувствуя, что начинаю трястись мелкой дрожью, я продавился сквозь яблоньки назад и замер. На моей стороне прохожих не было, на той были, но их разговорчики и покашливания казались мне всего лишь маскировочными шумами, прячущими суть. И я ловил ее, ловил напряженно и боязливо.
И вдруг поймал два слова:
— Ну, Толик!..
Голос этот ослепил меня. Я прижался лбом к железобетонному фонарному столбу и, кажется, простонал. Боже мой!.. Все!.. Неужели так просто? Ужас!.. Где же ты была раньше, моя головушка?.. И с яростью накопившегося заряда из памяти моей вырвался зигзаг фактов, которые сразу все прояснили. Вот заснеженная Валя о школьном коридоре, а у подъезда Толик-Ява на фыркающем мотоцикле… Вот она, радостная, открывает мне дверь и тут же вянет — ждала другого… Вот она испугалась мотоциклетного треска, когда мы гуляли с ней за городом… Не позволяла провожать себя домой, чтобы случайно не столкнуться с тем!.. Не знакомила со своими друзьями, чтобы не разоблачиться!.. А прошлая суббота с кучей дел? Никаких дел не было, раскатывала с мил-дружком!.. Мало тебе, простофиля?.. А эти отточенные поцелуи, откуда они, с неба свалились? Вчера, наконец, сама призналась, что была на свидании!.. А слова Шулина? И этого мало?.. Тогда иди, несчастный, и смотри!
37
— Три шестьдесят.
— Ты знаешь английский?
— Немного.
— А почему уверен, что я у тебя понимаю ею?
— Потому что вы наша учительница.
— Так ты из школы номер десять'
— Да.
— Чудесно. А живешь поблизости'
— Нет, я живу далеко — у церкви.
— Это где сейчас строят новый цирк?
— Именно там.
— Замечательное место. О!.. Скажи мне, пожалуйста, еще раз цену.
— Три шестьдесят.
— Спасибо. А ты что хочешь купить?
— Плитку шоколада.
— Для себя?
— М-м на всякий случай.