Сухонькая Евгения Ивановна, не отпуская дверной ручки, поглядела на потолок: у нее за один сеанс выработался условный рефлекс. Убедившись, что плафоны не качаются, она, с большими деревянными треугольниками, транспортиром и линейкой радостно кивая нам, живо просеменила к столу.
Глава шестая
Из школы Зеф выскочил раньше меня, чтобы, наверное, взять инициативу в свои руки, поэтому выходил я на крыльцо с полной уверенностью, что он или скажет сейчас «пойдем» и кивнет влево, или трахнет чем-нибудь по голове без всяких кивков. На драку я настроился. Я рассчитал, что для начала защищусь папкой, потом ударю ногой, благо ноги у меня длинные, а потом как повезет. Но драться буду ожесточенно!..
На крыльце Зефа не оказалось. Мы с Авгой, который следовал за мной, как секундант, сбегали за левое крыло школы – не было мишки и за воротами.
– Смылся, кажись, – предположил Шулин.
– Да?
– Кажись струхнул.
– Ты думаешь?
Мне казалось, что такое серьезно-опасное дело не может кончиться ничем. Скорее всего Зеф придумал особую тактику, расхолаживающую, чтобы налететь, когда мы успокоимся, поэтому я был напряжен и сосредоточен, да и Авга тоже. Лишь после переулка, на людной улице, Шулин усмехнулся:
– Ну, точно, трухнул!
– Да? – опять спросил я, но уже с облегчением – на людях обычно не дерутся, а если и сцепимся, то народ не даст убить или покалечить. – А чего бы ему трухать?
– Не знаю. Может моей приписки. Я ведь ему написал, чтобы он напарника подыскивал: будем, мол, двое надвое драться. А он подходит на перемене и говорит: может, вообще капелла на капеллу сойдемся, так давай, говорит, зови свою Черемшанку, а я своих позову. Я говорю: давай, только я без Черемшанки обойдусь, у меня ближе есть, в Гусином Логу. Вот он, видно, и трухнул, коридорный храбрец!
– А у тебя что, правда там кто есть? – спросил я испуганно-восхищенно, потому что о пацанах из Гусиного Лога ходили жуткие слухи: будто они и раздевают, и насилуют, и в карты людей проигрывают, то есть режут.
– По-моему, там никого и нет. Мифы Древней Греции. Уж за два-то года я бы разнюхал!
– Припугнул, значит, Зефа?
– Да так вышло.
– Забавно… А как ты-то решил драться? – удивился я внезапной Авгиной задиристости.
– А что? Думаешь, тихий, так и драться не умею! Я, брат, залимоню – эхо пойдет. Меня батя с топором такой самбе научил, что ого-го!.. Я не потому тихий. Просто я самого города побаиваюсь. Я ведь тут вроде гостя, а в гостях знаешь как – не шибко-то… Вон бог, скажут, а вон порог, и дуй в свою берлогу. А мне пока нельзя обратно, мне сперва надо – во! – Шулин сжал кулак и вздрогнул всем своим напрягшимся телом. – А сегодня, не знаю с чего, вдруг почувствовал себя маленько дома. Да-да! Ну, и решил… Да и зефовская морда больно уж постылая, ломается, как этот!..
Я все понял и почувствовал к Авге странную нежность, какую, наверно, можно испытать к девчонке, и в порыве чуть не сказал, что в субботу мы с ним идем к Садовкиной на день рождения, а это значит, что он уже вполне свой человек среди нас, но осекся. Во-первых, Авга еще не приглашен, а во-вторых, пусть он не догадывается о моем вмешательстве в это дело. И я лишь одобрительно потрепал Шулина за плечо.
А вокруг все сверкало, была теплынь, текли ручьи. Я радостно сдернул берет и распахнул куртку, как бы говоря всем: берите меня, я ваш!.. Перед сквером ремонтировали фонтан, по лужам на трехколесиках раскатывали малыши, а на скамейках осторожно, на газетках, посиживали улыбающиеся мамы и бабушки. Из школы и в школу шагали яркие, разноцветные девчонки, размахивая кто портфелями, кто сумками с надписью «Аэрофлот», а кто нес папки на «молниях», прижимая их к груди, как новорожденных. Я представил, как Валя спешит сейчас домой, вот так же болтая с подружками, и меня вдруг прямо кольнуло, я почувствовал, что Валя вот-вот позвонит мне, явится домой и тут же позвонит. Я подхлестнул Авгу, и мы побежали.
Мама закрывала квартиру, когда я по-собачьи стелясь над ступеньками, взлетел на пятый этаж.
– Мам, никто сейчас не звонил?
– Папа.
– Нет, мне.
– Тебе и звонил. Во-первых, после обеда придет дядя Гриша, отдашь ему чертежи, они у папы на столе. Во-вторых, обед готов, а в-третьих, ни шагу из дома, пока не выполнишь во-первых. Все понятно?
– Да. Как с папой?
– Следствие возобновили.
– Опять следствие?
– Радуйся, чудак. В нашем положении и это выигрыш. Почти из-за решетки выскочил. Ну, я пошла.
Я сначала проверил, работает ли телефон, а потом сел напротив него на пол, прямо тут же, в коридоре, привалился спиной к стене и стал ждать Валиного звонка, повернув голову к ходикам в гостиной. Я ничего не хотел делать, только ждать. Маятник качался чинно и деловито. Я подсчитал, что тридцать качаний дают минуту, и продолжил счет… На одна тысяча двести девяносто пятом колебании телефон зазвонил. Я рванулся, но онемевшие ноги подкосились, и я едва удержался за косяк.
– Квартира Эповых, минуточку! – хладнокровно отвечал Меб.
– Да-да! – прохрипел я, с трудом дотянувшись до трубки.
– Аскольд?
– Он самый.
– Это я, Валя!
– А-а, привет!
– Привет! Что там с тобой?
– Да так.
– А кто это басил, отец?
– Нет, мой робот Мебиус.
– Как робот?
– Ну так. Маленький, самодельный, на столе стоит и первым трубку хватает.
– Правда? Ой, как интересно!
– А что со Светланой Петровной? – спросил я, более или менее почувствовав под собой ноги.
– Все нормально, но в школу она больше не придет, пока не родит. Вместо нее уроки у вас будет вести Амалия Викторовна, наша англичанка из седьмой школы. И знаешь, что я тебе звоню? Твои пары можно теперь легко исправить!.. Но мне неловко объяснять все по телефону. Надо встретиться.
– Давай! – выпалил я. – А когда?
– Когда хочешь.
Брякнул дверной звонок.
– Минутку, Валя!
На ватных ногах, пронизанных колючими мурашками, я неуверенно подковылял к двери и открыл ее. Это был дядя Гриша, низенький, как карлик, но цилиндрически округлый.
– Здорово, Аскольд! – сказал он, улыбаясь. – Как оно? Где-то тут твоего бати чертежи. Ты в курсе?
– В курсе, дядя Гриша! – Я принес два большущих альбома. – Вот… Вы сейчас куда?
– На комбинат.
– Не прихватите меня?
– Валяй. Я внизу обожду.
Дядя Гриша вышел, а я припал к трубке.
– Слушай, Валя, сколько на твоих?
– М-м, два семнадцать.
– Выходи ровно в два тридцать! – приказал я. – Все поймешь! Живо одевайся! Пока!
Когда вырулили на проспект, я спросил:
– Дядя Гриша, можно маленький крюк?
– Куда?
– Влево.
Машина с прискоком перемахнула трамвайную линию, пронеслась мимо парка и тормознула против Валиного дома. Я только хотел попросить дядю Гришу подождать минуту-две, как Валя появилась на крыльце, в красных сапожках, красной шапочке и в сиреневом плаще. С птичьей быстротой глянув туда-сюда, она ловко перебежала по кирпичам лужу у подъезда, и тут я, выскочив из кабины, крикнул:
– Мы здесь!
– Ой! – пискнула она.
Радостным жестом, смущенно улыбаясь, я предложил ей одноместное сиденье в кабине, отделенное от шоферского теплым бугром мотора, нескладно подсадил, а сам запрыгнул в будочку, которая соединялась с кабиной окошком без стекла. «УАЗик» круто развернулся, и нас тут как не бывало.
Валя обернулась ко мне, сияя.
– Вы меня прямо как похитили!
– Джигиты!
– А куда мы?
– В глушь, в Саратов, – ответил я.
– Как здорово!
«УАЗики» безносы, вроде гоголевского Ковалева, сразу за стеклом обрыв, и дорога так рвется под ноги, что аж пяткам ознобно. Не едешь, а летишь! Дядя Гриша, низкорослость которого скрадывалась за рулем, играючи вел машину своими короткорычажными сильными руками, только успевай приноравливаться к поворотам. Меня, правда, не швыряло, потому что во мне почти не было массы, один дух, а дух, по Ньютону, не обладал инерцией. У Вали инерция была, но она чутко реагировала на повороты, лишь изредка и слегка придерживаясь за скобу. Мы попали в волну светофорных зеленых огней и неслись по городу без остановок. Вырвались на мост. Река нынче вскрылась первого мая, словно вместе с народом решила продемонстрировать свою весеннюю радость и силу, но ледоход у нас кончался быстро: день-два – и чисто, потому что выше, километрах в тридцати, стояла плотина. И лишь редкие льдины проплывали сейчас, но вода поднялась и затопила всю левобережную низину, с ее домиками, огородами и озерками.