Расплата неминуема. Едва выдергиваю из пропасти, еще не придя в себя, она предъявляет мне претензии:
– Ты в уме?
– Разве не понравилось?
– Мог не удержать, запросто.
– Обижаешь.
– Да вон на части разваливаешься!
И, передразнивая, она прикладывает ладонь к сердцу, потом и глаз загораживает, не забыла. В общем, полный мой портрет. Ну, и кашляет, конечно, согнувшись, надрывается просто.
– Скажи, Какаду, ты поэтому так распрыгался?
– Поэтому почему?
– Вот потому, что разваливаешься. Ты напоследок, да?
Она с опаской опять перегибается через перила, вниз заглядывает. И, кажется, сейчас осознает только, где была. На лице ужас.
– Боже мой!
– Ты сама хотела.
– Я? Что я? – удивляется она.
И уже прикована к перилам, снова к ним подходит, обо мне забыла. А когда оборачивается, говорит с досадой, увидев:
– Ну, чего прицепился, Какаду? Иди, уходи. К бабам, что ли, своим мифическим, сам-то веришь, что бабы? Или вон к лежачей давай, к ней, полоумной, может, перестанет над нами измываться!
Последнее Валенсия уже прокричала, с собой не совладав, и в конце взвизгнула даже, и тотчас Элизабет отозвалась в ответ с не меньшей яростью, из коридора как раз к нам выскочив, так что получилось, чуть не в один голос с партнершей.
– Ушли! Почему? Да как смели! – топает ногами Элизабет. – Уважение! Слышите? Я требую к себе уважения!
И, сорвавшись с места, бежит опять по коридору, в обратную сторону, и Валенсия, просияв лицом, за ней следом. И вот мчимся мы, обо всем позабыв, а Элизабет уже впереди дверь распахивает, зовет:
– Вспомнила! Все вспомнила!
То, что демонстрирует Элизабет, превосходит все наши прежние упражнения на паркете, по сути беспомощные топтания, теперь ясно. Легкая и уверенная в своем изяществе, она без единой заминки пересекает зал, одаривая нас на ходу лучезарными улыбками. Перед дверью не останавливается, а так и выходит, танцуя, наружу.
Ждем, когда вернется. Валенсия спрашивает:
– А ты это все за чистую монету принял, что забыла?
– И за кулисами актриса. Важен результат. Ты чего?
Валенсия слезу смахивает:
– Зависть.
– Видишь, тоже играешь.
– И близко нет.
– Думаешь, что не играешь, но играешь, – заключаю я со знанием дела.
Элизабет все не возвращается. Выглядываем в коридор, там никого. Мне непонятно.
– Что за черт? Где?
И ходим уже туда-сюда в поисках. Валенсия исчезает за дверью туалета. Возникнув опять, командует:
– Смотри в мужском.
– Оригинально.
– С нее станет. Давай.
Подчиняюсь. Вернувшись, развожу недоуменно руками.
Наконец обнаруживаем в баре на этаже. С рюмкой коньяка за столиком и в полной беспечности. Валенсия решительно садится напротив, лицом к лицу, на диванчике я поодаль примостился.
– Что происходит?
– Утро, – пожимает плечами Элизабет.
– Коньяк.
– О, да!
– Пока мы тебя по унитазам?
Элизабет не слышит, прильнув к окну. Там внизу река, сверкают, наперегонки бегут первые лучи солнца по льду.
– Я навсегда это запомню!
Радуется и просит, требует даже, чтобы мы тоже радовались:
– Видите? Вы видите? Да слепые просто!
И, глядя на нее, стонет Валенсия:
– Ну, тварь! Тварь!
– Какаду, скажи своей жене, пусть закроет рот, – морщится Элизабет.
И Валенсия в ответ морщится тоже:
– Какаду, скажи своей любовнице, коньяк – смерть шизофреника!
И началось…
– Коньяк за здоровье жены! – провозглашает Элизабет.
– Любовнице слава! Спасибо, что мужа увела! – не отстает Валенсия.
Обижаюсь, делаю вид:
– Тебя это радует, Валенсия?
– Мой самый счастливый день жизни!
И смеюсь я, смеюсь:
– Было так давно, что уже не было, вы чего?
Но еще Элизабет вставляет напоследок, успела:
– Она по тебе до сих пор сохнет, смотри!
Мы с Валенсией переглядываемся и даже фыркаем одновременно.
И всё. Сцепились, расцепились. Оказалось, неважно это, вообще не имеет значения. Потому что Элизабет вскакивает вдруг из-за столика и принимается посреди бара ногами выделывать свои кренделя, причем в ярости она.
– Я иду вот так! Так! И еще так! Нате! А потом я так! Видели? А вот вы! Вот, показываю! Вы так и еще так! Ну, допустим, так еще! И что? И всё, больше ничего!
Плюхнувшись опять на стул, сообщает:
– Не могу больше. Не буду. Нет.
Уточняю:
– Чем не угодили?
– Всем угодили.
– Плохо танцуем?
– Хорошо.
– И что ж тогда?
– Не так.
Вот значение в чем. В ногах, ступнях, позициях, таких, сяких. Вдруг это важнее всего, самой жизни даже.
– Не так, – повторяет Элизабет и к окну опять отворачивается. – Я вас ненавижу. У меня поезд через час.