Выбрать главу

Расплата неминуема. Едва выдергиваю из пропасти, еще не придя в себя, она предъявляет мне претензии:

– Ты в уме?

– Разве не понравилось?

– Мог не удержать, запросто.

– Обижаешь.

– Да вон на части разваливаешься!

И, передразнивая, она прикладывает ладонь к сердцу, потом и глаз загораживает, не забыла. В общем, полный мой портрет. Ну, и кашляет, конечно, согнувшись, надрывается просто.

– Скажи, Какаду, ты поэтому так распрыгался?

– Поэтому почему?

– Вот потому, что разваливаешься. Ты напоследок, да?

Она с опаской опять перегибается через перила, вниз заглядывает. И, кажется, сейчас осознает только, где была. На лице ужас.

– Боже мой!

– Ты сама хотела.

– Я? Что я? – удивляется она.

И уже прикована к перилам, снова к ним подходит, обо мне забыла. А когда оборачивается, говорит с досадой, увидев:

– Ну, чего прицепился, Какаду? Иди, уходи. К бабам, что ли, своим мифическим, сам-то веришь, что бабы? Или вон к лежачей давай, к ней, полоумной, может, перестанет над нами измываться!

Последнее Валенсия уже прокричала, с собой не совладав, и в конце взвизгнула даже, и тотчас Элизабет отозвалась в ответ с не меньшей яростью, из коридора как раз к нам выскочив, так что получилось, чуть не в один голос с партнершей.

– Ушли! Почему? Да как смели! – топает ногами Элизабет. – Уважение! Слышите? Я требую к себе уважения!

И, сорвавшись с места, бежит опять по коридору, в обратную сторону, и Валенсия, просияв лицом, за ней следом. И вот мчимся мы, обо всем позабыв, а Элизабет уже впереди дверь распахивает, зовет:

– Вспомнила! Все вспомнила!

12

То, что демонстрирует Элизабет, превосходит все наши прежние упражнения на паркете, по сути беспомощные топтания, теперь ясно. Легкая и уверенная в своем изяществе, она без единой заминки пересекает зал, одаривая нас на ходу лучезарными улыбками. Перед дверью не останавливается, а так и выходит, танцуя, наружу.

Ждем, когда вернется. Валенсия спрашивает:

– А ты это все за чистую монету принял, что забыла?

– И за кулисами актриса. Важен результат. Ты чего?

Валенсия слезу смахивает:

– Зависть.

– Видишь, тоже играешь.

– И близко нет.

– Думаешь, что не играешь, но играешь, – заключаю я со знанием дела.

Элизабет все не возвращается. Выглядываем в коридор, там никого. Мне непонятно.

– Что за черт? Где?

И ходим уже туда-сюда в поисках. Валенсия исчезает за дверью туалета. Возникнув опять, командует:

– Смотри в мужском.

– Оригинально.

– С нее станет. Давай.

Подчиняюсь. Вернувшись, развожу недоуменно руками.

13

Наконец обнаруживаем в баре на этаже. С рюмкой коньяка за столиком и в полной беспечности. Валенсия решительно садится напротив, лицом к лицу, на диванчике я поодаль примостился.

– Что происходит?

– Утро, – пожимает плечами Элизабет.

– Коньяк.

– О, да!

– Пока мы тебя по унитазам?

Элизабет не слышит, прильнув к окну. Там внизу река, сверкают, наперегонки бегут первые лучи солнца по льду.

– Я навсегда это запомню!

Радуется и просит, требует даже, чтобы мы тоже радовались:

– Видите? Вы видите? Да слепые просто!

И, глядя на нее, стонет Валенсия:

– Ну, тварь! Тварь!

– Какаду, скажи своей жене, пусть закроет рот, – морщится Элизабет.

И Валенсия в ответ морщится тоже:

– Какаду, скажи своей любовнице, коньяк – смерть шизофреника!

И началось…

– Коньяк за здоровье жены! – провозглашает Элизабет.

– Любовнице слава! Спасибо, что мужа увела! – не отстает Валенсия.

Обижаюсь, делаю вид:

– Тебя это радует, Валенсия?

– Мой самый счастливый день жизни!

И смеюсь я, смеюсь:

– Было так давно, что уже не было, вы чего?

Но еще Элизабет вставляет напоследок, успела:

– Она по тебе до сих пор сохнет, смотри!

Мы с Валенсией переглядываемся и даже фыркаем одновременно.

И всё. Сцепились, расцепились. Оказалось, неважно это, вообще не имеет значения. Потому что Элизабет вскакивает вдруг из-за столика и принимается посреди бара ногами выделывать свои кренделя, причем в ярости она.

– Я иду вот так! Так! И еще так! Нате! А потом я так! Видели? А вот вы! Вот, показываю! Вы так и еще так! Ну, допустим, так еще! И что? И всё, больше ничего!

Плюхнувшись опять на стул, сообщает:

– Не могу больше. Не буду. Нет.

Уточняю:

– Чем не угодили?

– Всем угодили.

– Плохо танцуем?

– Хорошо.

– И что ж тогда?

– Не так.

Вот значение в чем. В ногах, ступнях, позициях, таких, сяких. Вдруг это важнее всего, самой жизни даже.

– Не так, – повторяет Элизабет и к окну опять отворачивается. – Я вас ненавижу. У меня поезд через час.