- А от ви коли-небудь були влюблєни, Павел Николаевич?
- Был, - ответил Горский и решительно затворил дверь своего кабинета.
- Всьо, Катрусь! – страдальческим голосом, перемежающимся с рыданиями, проговорила Лизка Довгорученко, лежа на вышитой собственноручно подушечке на своей собственной кровати в своей собственной комнате, прицепив на голову тюлевую занавеску, которой мамка обыкновенно эти самые подушки для красоты накрывала. – Всьо! Сил моїх більше нема. Я рєшила. Буду увольнятися! Піду в колхоз, навіть і дояркой, аби хоч рожи його не бачить. Загубив він молодість мою, Катруська!
- Лизка! Ну, Лизка… ну перестань… - бормотала Катька, пытаясь успокоить подругу и поглаживая ее по голове. Потом стащила с нее дурацкую занавеску, глянула на ее перепачканное тушью лицо и, не сдержавшись, усмехнулась. – Какая из тебя доярка, Лизка! Ты же всех коров распугаешь. А Зорька моя тебя еще и лягнуть может. Она такая! Да и молодость твоя еще не прошла. Наладится все, вот увидишь.
Лизка горестно шмыгнула носом, выдернула у Катьки из рук занавеску и стала ею вытирать слезы. Слезы при этом продолжали катиться по лицу.
- Не наладиться. І щастя в мене вже не буде. Я ж його, Катруська, люблю. Думала, шо забула. А все одно люблю. І всі шість років любила. Зі всіма тими Шмигами… А він і не замічав нічого.
- Ну и чего реветь? – улыбнулась Катя, снова забрав у подруги занавеску и протянув ей носовой платок. – Любишь – это ж хорошо. Хуже было, если б ненавидела. Вот горе! – вздохнула она, снова погладив Лизку по голове. – А если с завода хочешь уходить, так лучше поезжай учиться. Все толк будет.
- І шо? Стала ти щасливєє від той учоби? Га? Куди я поїду? То ж всьо так далеко, і я його бачить не зможу. А тут хоч колись…
Катерина закатила глаза. Когда Лизка начинала искать свое предназначение, она не слышала никого и не замечала ничего вокруг.
- Лизка! Ну не реви ты, а... Вот видишь ты его сейчас каждый день – и чего? Ничего! А так уедешь, приедешь потом на каникулы, может, он соскучится.
- Не соскучиться! Він другую любе, - зарыдала Лизка пуще прежнего.
- Бывает, - резко пожала плечами Катя. – Что тут поделать… Ну не плачь же ты! – затормошила она подружку. – А то я сейчас тоже реветь стану.
- Тобі, Катрусь, шо рєвєть? Ты ж не влюбльонная! Через тебе Писаренко увольняється, а тобі хоч би хни! Лучче б я його позвала, он би мене скоріш поняв.
- И ничего он не увольняется, - сердито заявила Катерина. – Приказа не было. И уж тем более не из-за меня. У него теперь, наконец-то, все будет хорошо. И все мечты свои осуществит.
Лизка только рот раскрыла, глядя на подругу, а потом вдруг этот же рот расплылся в глупой улыбке, а плечи ее стали трястись уже не от рыданий, а от смеха. Она вскочила с подушки, потом упала обратно, и кровать под ней жалобно скрипнула и тоже стала трястись, а Лизка, подогнув ноги и даже не пытаясь успокоиться, отрывисто заговорила:
- Ой, дуууура! Ой, нє можу! Вона його вдруге кинула, і вона ні прі чьом! Вона всєгда ні прі чьом! То-то він в Павла Ніколаєвича вчора заявив, шо їде звідси! – потом на минутку замерла и стала смеяться еще громче: - Шо? Просчиталася, Катруська? Ти його кинула, а він дозрів до Києва! І поїде без тебе!
- Здрааасьте-пожалуйста! – возмутилась Катька. – Да пусть едет, куда хочет. Он теперь свободный. Пусть женится на Майке и увозит ее… тоже куда хочет. Может даже к морю.
- В Одесу? – глупо спросила Лизка. – Там у Павла Ніколаєвича нєвєста… Вот її він, навєрно, і любе…
Мало ли, кто кого любит… Катерина долго молча смотрела на подругу. Ей было жаль Лизку, которая так мучилась который год. Чего уж она только не предпринимала, чтобы привлечь к себе внимание Павла Николаевича. Катя улыбнулась, вспомнив письма, которые подружка писала ей в Харьков. В них большой вечный рассказ о ее большой вечной любви иногда прерывался заметками о знакомых. А товарищ Горский все это время оставался по-прежнему недосягаемым для простого человеческого счастья Лизки Довгорученко. Да только чем Катя могла помочь, кроме как выслушать повесть о большом вечном горе лучшей подружки.
- Лиз! Пошли на речку…
Лизка поморгала и посмотрела в окно. Светило солнышко, дворовый пес мылся промеж задних лап. По двору бегали куры – мамка выпустила. И такая тяжесть на нее навалилась, какой в жизни не было. Даже когда узнала про одесскую невесту товарища Горского. Вот теперь она была уверена, что стать Лизаветой Горской ей не светит. И даже больше, он никогда-никогда не скажет ей: «И как это я не замечал вас, Лиза». Потому что и не заметит. С колхозом она, конечно, погорячилась. Но какой смысл был во всех ее нарядах и наведенной на голове красоте, если он всегда закрывает дверь?
- Юбку дашь поносити? Ну ту, сєрую, до п’ят, - хмуро попросила Лизка. – Шо ти ще в школі носила?
- Дам, - улыбнулась Катька и поцеловала подругу в щеку. – И даже разрешу отрезать, если захочешь.
- Не буду відрізать. Ног моїх він більше не побачить! – жалобно и упрямо пропищала Лизка и обняла Катьку.