Гуттиэре, прощай!
Два дня Писаренко ходил сам не свой. Мужики его лишний раз не трогали. Он то с удвоенной энергией хватался за любую работу, то сидел где-то в цеху, глядя на жужжащие станки и, судя по взгляду, размышлял об освоении космоса. Заявление по собственному желанию носил с собой повсюду, в красной папке для важных документов. Чего ждал – толком и не понимал. Все равно ведь решил. Правда, пока удерживало то, что он так и не выяснил с Катей, когда в ЗАГС пойдут. Идти-то надо. Хоть это он должен был для нее сделать. Раз уж того, что положено мужьям, за пять лет он сделать не удосужился – создать с ней счастливую семью. Теперь, по здравом размышлении (в кои-то веки!), он вдруг очень хорошо осознал, что у него была возможность, точно была! Она его жена, в конце концов! И если она его не любила, то он обязан был сделать, чтобы полюбила. Ведь она же сама его выбрала, какими бы ни были причины! Значит, что-то мог он изменить!
Теперь он уже не избегал встреч с Катей. Кажется, даже наоборот. Бегал по заводоуправлению. Заскакивал в заводскую столовую. Только что в бухгалтерию не совался. Но подойти к ней так и не решился – это ж придется обсуждать, когда заявление на развод подавать.
Было еще одно ужасное обстоятельство. Обстоятельство звали Майка Лысенчук. Самая известная разведенка завода «Автоэлектроаппаратура». Да что там завода! Всего Тывровского района. Муж ее, капитан Грей, сбежал на север, оставив с пятимесячным сынишкой на руках. И теперь она сделала целью всей своей жизни второе замужество, чтобы Грей локти кусал! Помыкавшись да потыкавшись, взвесив и практически собственноручно прощупав большую часть холостяков Сутисок и Гнивани, она, рассудив, выбрала мужчину такого же, как она, одинокого, почти разведенного, брошенного, перспективного и, как говорили, страшно талантливого. Разве что прощупыванию не поддающегося по каким-то нелепым соображениям, что он, дескать, занят. Зато красивого, как Ихтиандр. «Перевоспитаю!» - решила Майка и взялась за инженера Писаренко с двойным усердием. Таскала ему пироги и котлеты, которые он, как она потом узнала, отдавал работникам третьей бригады, заявив, что он вообще мясо не ест, а на мучное у него аллергия. Томно вздыхала. Звала то в кино, то на танцы, на что он отмахивался, что времени нет. Даже слушок пустила, что он к ней ходит, надеясь, что эдак комсомол за него возьмется и принудит к браку. Но все было глухо.
Теперь же, когда в Сутиски вернулась законная жена инженера, Майка не просто усилила осаду. Она вознамерилась Сергея Писаренко приступом брать. И, набравшись смелости, объяснилась ему в любви, когда он сидел в цеху все с тем же взглядом человека, осваивающего в своих фантазиях космос.
- Ну шо ви як неродний, Сергєй Сергєіч! – томно проговорила она, внимательно следя за тем, чтобы внушительный бюст эффектно вздымался. – Я ж вас кохаю всім серцем!
- А? – спросил Писаренко, так же не глядя на нее.
- Кохаю, кажу! – решив, что он не расслышал из-за шума работающих станков, прокричала она ему на ухо. – Давно вже кохаю!
Писаренко удивленно посмотрел на Майку и, наконец, рассердился – впервые за последние два дня его посетило хоть какое-то нормальное человеческое чувство.
- Вот что, товарищ Лысенчук, - едва сдерживаясь, процедил он сквозь зубы, - идите вы… Словом, идите!
После смены в Гнивань с рабочим автобусом не поехал. Решил пройтись пешком. И ноги сами понесли его к реке. Он направился вниз по крайней улице, самой новой в селе. И думал о том, что в самом низу склона, почти на берегу, где вдоль реки растет рощица, все еще пустует участок, который выделили им с Катей под застройку. Он здесь не был ни разу с того памятного лета, когда был женат и очень счастлив, хоть и недолго. Стоя у реки и глядя, как с обрыва в воду прыгают мальчишки, отстраненно подумал о том, что скоро не попрыгают – сентябрь на носу. Потом очень долго курил – он теперь стал много курить, почти по целой пачке в день выкуривал. А потом разулся, стащил рубашку через голову, кинул на траву, следом полетели брюки. И инженер Сергей Сергеевич Писаренко, разбежавшись, нырнул в речку – в этом месте глубоко было, сюда купаться ребятню не пускали. А вынырнув почти в самой середине реки, стукнул себя по лбу. Как можно принимать какие-то решения, если он так и не сказал ей за все это время, что все еще любит ее! И если она все решила, то пусть… знает хотя бы… Даже если признание уже ничего никогда не изменит.
Уже в Гнивани, по пути в общежитие, зашел на почту и купил там открытку с живописными красными гвоздиками и надписью: «Поздравляю!»