Решительно толкнул дверь, оказался в комнате и снова замер на пороге.
Глаза его уперлись в стол прямо напротив порога. На столе стояла бутыль с охапкой цветов, у бутыли открытка с гвоздиками и несколько тарелок, накрытых полотенцем. Писаренко сделал шаг вперед так, что в поле зрения попала спинка кровати, и тут же наткнулся взглядом на копну рыжих волос, свисавших через решетку спинки. Сергей с трудом сглотнул и подошел ближе. На кровати мирно спала Катя. Все еще ничего не понимая, он в растерянности присел возле нее, кровать громко скрипнула, и он тут же вскочил.
- Что так долго? – спросила Катя, как ни в чем не бывало, открыв глаза.
- Экструдер чинил.
Катя села на кровати, поболтала ногами и, посмотрев на мужа снизу вверх, сказала:
- Я открытку твою получила.
- Я понял.
Он повернулся, отодвинул от стола стул, поставил его напротив кровати и сел.
- У меня с Майкой нет ничего. И не было. И развод я тебе не дам.
Всю ее решимость как ветром сдуло. Опустив голову, она тоскливо подумала о том, что ссориться с ним у нее выходило легко. Еще легче ей удавалось сбегать.
Или она не умела мириться?
- Ничего ты не понял, - негромко сказала Катя, так и не подняв на него глаз.
- Конечно, я ничего не понял, - так же тихо ответил он, напряженно глядя на нее. – Ты же ничего не говоришь, Катрусь.
Она набрала побольше воздуха в грудь и выпалила:
- Я не хочу с тобой разводиться, - ей казалось, что щеки ее пылают огнем. Было ужасно стыдно. Взрослая женщина, дипломированный бухгалтер, а ведет себя как школьница! И единственной мыслью было – убежать. Только ноги почему-то не слушались. – Я жить с тобой хочу.
- Здесь? – все так же напряженно спросил Писаренко. – Я ведь не очень сильно изменился, Кать.
- Я зря пришла, да? – посмотрела она на Сергея и спустила ноги на пол.
Он в ужасе наблюдал, как ее ступни коснулись голого пола и подумал о том, что давно пора хоть какие-то дорожки постелить. Живет так, будто это и не дом вовсе. А ведь пять лет все-таки. Тем более, ее ножкам здесь… холодно?
- Зря, не зря… Только попробуй теперь уйти! – почти сердито сказал он.
- Не уйду, - мотнула головой. – Лизка говорит, Горский тебя в партию рекомендует. Я… я не уйду.
- Ну и дура! – совсем рассердился он, резко наклонился и притянул ее к себе. Через мгновение она оказалась у него на коленях, тесно прижатая к его груди. – Катя, ты, правда, думаешь, что я с тобой не разводился, чтобы не было пятна в биографии?
- Я не знаю. Наверное, потому что дура…
Он быстро прикрыл ей рот ладонью, будто она собиралась продолжать, и выпалил:
- Я тебя люблю. Это все, что ты должна сейчас знать.
Губы ее расплылись в улыбке.
- После всего… и такую дуру?
- Да. Именно после всего и именно такую. И мне ужасно страшно. Потому что в прошлый раз ты ушла из-за того, что я Сутиски предпочел Ленинграду. А теперь ты заявила, что переживаешь о моем вступлении в партию. Кать, ты зачем мне открытки присылала, а? Это выбивается из образа.
Она попыталась высвободиться. Но из кольца его рук вырваться оказалось сложно. Он решительно не желал теперь ее отпускать.
- Я хотела вернуться. Я думала, ты позовешь. Прости меня…
- Позовешь? – Сергей грустно усмехнулся. – Я за тобой приехал. А у тебя гитарист.
- Какой гитарист? – Катерина перестала вырываться.
- Обыкновенный, - вздохнул он. – На лавочке. Я в мае приехал в отпуск, ты на первом курсе училась. Искал тебя, а ты в сквере. И он тебе играет. Что-то отвратительно жизнерадостное. Все говорят: «Любовь - это яд. Любовь - это яд. Любовь - это яд». Но сердцу любить нельзя запретить. Нельзя запретить, нельзя запретить.
Она нахмурилась, пытаясь вспомнить, о чем он говорит, и вдруг рассмеялась. Уткнувшись носом ему в шею.
- Ты чего?
- То Дань! Брат мой троюродный. Он за девушкой тогда ухаживал, репетировал. У них мальчишке уже полтора года теперь.
- Полтора года? – глупо переспросил он, изменившись в лице.
Разомкнул объятие, чтобы дотянуться до кармана брюк и вынуть пачку сигарет. Но сигарету так и не достал, а вместо этого снова обнял жену. И изумился – он ведь жену обнимает!
- Тогда я идиот, - проворчал инженер Писаренко.
Продолжая улыбаться, Катерина прятала лицо в своих волосах, в вороте его рубашки, прикасаясь, будто случайно, губами к его коже. И зажмурившись, шепнула:
- Пошли мириться…
- Ты мне самое главное не сказала.
Она прижалась губами к его уху, приоткрыла один глаз и прошептала. Тихо-тихо.
- Я люблю тебя.
Писаренко шумно выдохнул, прижал ее к себе крепче и, все так же, с женой на руках, переместился на кровать, не расслышав, как жалобно та скрипнула.
- Тогда давай мириться, - его хриплый голос коснулся ее маленького ушка. И мир вокруг закружился. Кровать, впрочем, тому способствовала – панцирная сетка была ну очень… подвижной.