- А в столицу направлений не было.
- Ты, товарищ Писаренко, прежде всего комсомолец. Более того, будущий партиец. Советский инженер. И уж потом все остальное. Это ни на что не похоже! В то время, как ты должен подавать пример, твой моральный облик вызывает большие сомнения, достоин ли ты пополнить ряды верных борцов за дело нашей партии.
Павел Николаевич Горский сидел за столом в своем кабинете, прислушиваясь к мерному постукиванию пишущей машинки в приемной. Лизавета перепечатывала протокол вчерашнего собрания комитета комсомола. В последнее время она стала совершенно невнимательна. Надо бы провести беседу. Товарищ Горский нахмурился и перевел тяжелый взгляд на Писаренко, сидевшего напротив.
- Так что? На комитет тебя вызывать?
Писаренко, с улыбкой выслушавший очень строгую речь Павла Николаевича, дождался, когда тот замолчал, и беззаботно сказал:
- И не надоело тебе бороться за мой моральный облик, а? Я пропащий человек, несознательный. Видишь, товарищи сигнализируют. Кто, кстати, на этот раз?
- Не надоело! Для партии каждый человек важен, - Павел повертел в руках ручку, сделал какую-то пометку на календаре. – Комсорг третьего цеха приходил. Говорит, кладовщица их, - Горский полистал бумаги на столе и продолжил: - а, вот! Майя Лысенчук, заявляет о вашем сожительстве. Ты же, насколько я помню, пребываешь в законном браке с гражданкой Нарышко, что означенную товарища Лысенчук не устраивает. Это форменный бордель, товарищ Писаренко! И пора с этим кончать.
- Как скажешь, товарищ Горский. Пора, значит, пора – исключайте из комсомола! – отмахнулся Сергей. – Только не мне же тебе объяснять, что нет у меня ничего с этой Гуттиэре. И быть не может.
Горский издал странный звук, похожий на хрюканье. То, что каждая особь в штанах была для кладовщицы Лысенчук Ихтиандром, знали все Сутиски.
- Сейчас вопрос стоит не о твоем исключении из комсомола, а о твоем вступлении в партию, - строго заявил Павел. – Что у тебя и с кем может быть, тебе виднее. Впрочем, дыма без огня не бывает. Но тебе, товарищ Писаренко, думать в первую очередь нужно не о бабах, а о том, что наш завод взял повышенные обязательства по выполнению плана на текущий год.
- А ты, Павел Николаевич, в одну кучу все не мешай! – рассердился Писаренко и вскочил со стула.
Кому скажешь – кто поверит? Да только за все пять лет своего неопределенного существования брошенного мужа Сергею ни разу в голову не пришло, что, собственно, можно же развестись и гулять себе спокойно почти без осуждения со стороны окружающих. Просто надобности гулять не возникало – бабы были последним, что его интересовало. Сутисковские и гниваньские всерьез шептались за спиной, что не иначе ему «пороблено». Рудая Катька Нарышко и поробыла! Шепот был достаточно громкий, чтобы достигать инженерских ушей, но и это ему было без разницы. Единственное, что было ему не без разницы – это любимая работа.
- Я, кажется, со своими обязанностями справляюсь! И не надо мне тут про повышенные обязательства! С браком как бороться будем потом, товарищ Горский?
- Сядь! – строго велел секретарь комсомольской ячейки. – За брак не переживай. Мной лично соцобязательства подписаны по плану отработанных претензий.
Горский встал, прошелся по кабинету, задумчиво посмотрел в окно на заводской двор. Было душно, и он чуть ослабил узел галстука. Домой бы, в Одессу. Поваляться на пляже, рассечь сильными ударами волны, а вечером сыграть партию в шахматы с отцом, слушая его бормотание на французском. А ведь отец до сих пор уверен, что его непутевый сын, отказавшийся идти по его стопам, ничегошеньки не понимает.
- Ты знаешь, что Катерина твоя на заводе работать будет? – устало спросил Павел.
Писаренко, и правда, сел. Но не потому, что Горский сказал. А потому, что ноги подкосились. Сил только и достало выдохнуть:
- Как это?
- Как обычно! Распределение получила. У нас давно в бухгалтерии место было вакантное.
- Ааа… - протянул Писаренко, посмотрел некоторое время в одну точку, а потом обреченно проворчал: - Тогда ясно. Сбежит. Месяц поработает и сбежит. В столицу.
- Конечно, сбежит! От твоих-то 120 рублей! – Павел снова прошелся по кабинету. – Ото бросай дурить! Иначе о партии придется забыть. Заканчивай со своими бабами и мирись с женой. Там глядишь, забудется и о твоей неестественной семейной жизни, и о запоях. Напишешь заявление в партию. А рекомендацию я тебе уже подготовил.
Объяснять Горскому, что когда-то давно, когда Катерина еще только заканчивала первый курс, он в мае взял отпуск и сорвался к ней в Харьков, надеясь… черт его знает, на что надеясь, Писаренко не стал. Какая разница, если эта затея ничем не закончилась? Он отправился в Катин институт, чтобы узнать, где она живет, но ему повезло – Катя сидела на скамейке в скверике у своего корпуса. А рядом с ней сидел парнишка, ее сверстник, игравший на гитаре и что-то распевавший. Из какой-то комедии. Трубадур, поющий своей прекрасной даме. Все это показалось ему таким нелепым: и Катя со своим ухажером, и его приезд в незнакомый город – прям обманутый муж, и вообще весь его так называемый брак с соцобязательствами по плану отработанных претензий. Тогда он просто развернулся на 180 градусов и поехал на вокзал – за билетом в обратную сторону. Поздравительные открытки от Кати так и приходили все пять лет. Он для них даже отдельный альбом завел. Складывал. И ждал следующую, чувствуя себя идиотом. Потому что было странное ощущение, что пока вместо открытки не приехала она сама за разводом, ничего еще не закончено.
- Благодарствую, - проворчал Писаренко. – Можно я уже работать пойду, а? Считай, разъяснительно-воспитательную работу ты провел.
- Иди, - махнул рукой Павел Николаевич и, помолчав, добавил: - А с женой помирись. Или разводись. До заявления в партию.
Писаренко вышел из кабинета, и стук пишущей машинки традиционно прекратился. Лизка шустро глянула на него и, когда он промчался мимо, заговорщицки подмигнула товарищу Горскому и спросила:
- Ну шо? Майка таки добилася своего?
- Ты бы, товарищ Довгорученко, лучше с подругой своей побеседовала. По-комсомольски. А ты за Майку переживаешь, - ворчливо ответил Павел Николаевич и с шумом закрыл дверь кабинета.
Лизавета только горько вздохнула. Любовь всей ее жизни, как оказалось, в Одессе имел невесту. Она недельку порыдала в подушку и увеличила длину юбки. С тех пор Лиза Довгорученко успела повстречаться с папкиным напарником Василием, потом с шофером Федькой, а потом разочароваться в любви. Теперь же она стала принимать ухаживания Виктора Петровича Шмыги – бригадира второй бригады, героя труда. Замуж же надо было за кого-то выходить. Все это время товарищ Горский в упор ее не замечал, а она стала делать вид, что он тоже совершенно ее не интересует. У нее это отменно получалось. Руководитель кружка самодеятельности неоднократно упоминал, что у Лизы хорошие актерские способности.