— Василиса не фантом, и она в опасности, — жабоид подался навстречу мне. — Ты, конечно, можешь пойти в Песочную яму. Мне не жаль, я и один справлюсь. Эка невидаль! Только готов ли ты стать новым Верлиокой?
— Это ещё с чего?
— А с того! У нас, знаешь ли, всё по-простому: занял чьё-то место, извини, облик его тоже принять придётся. Или ты думал, Верлиока родился таким? — жабоид рассмеялся, увидев на моём лице брезгливость. — Правда, до сей поры только лешие такой чести удостаивались, но на крайняк и людин сгодится.
Я растерялся. Новым Верлиокой? Нет, это мне категорически не подходит. Грязный, рыжий и глупый оборотень? Фу!
Я пошёл на попятную.
— Ладно, про Песочную яму я так, к слову. Что дальше делать будем?
— Ничего не будем. Лежим, толстеем, травим анекдоты. Ждём, одним словом.
— Долго?
— Как получится.
Получилось недолго. Дверь открылась, я подумал, это официантки вернулись за посудой, но в комнату вошёл мужчина: смуглый, сухощавый, длинные волосы зачёсаны назад, пустые глаза отражают мрак, на губах скользкая улыбка, под носом тонкие усики. Дмитрий Анатольевич, до этого момента такой расслабленный, вдруг подскочил и низко поклонился. Ага, мирянин. Я тоже встал, склонил голову.
Мужчина прошёл к столу, плюхнулся на лавку. Одет он был по-спортивному: трико, кроссовки, золотая цепь на тощей шее — этакий аляпистый бандюган из девяностых. В детстве я достаточно насмотрелся на подобных типчиков. Они собирались у нас во дворе на детской площадке, пили пиво, зубоскалили, нас к каруселькам не пускали. В общем, вели себя по-хозяйски. Их всех потом разогнали по разным углам — кого в тюрьму, кого на кладбище. Думал, больше ничего подобного не встречу, однако вот вам привет из прошлого в полный фаз и профиль.
Мужчина хмыкнул, разглядывая нас в свою очередь, и криво усмехнулся, сверкнув золотым зубом.
— Ну чё, барахольщики, с вами чё ли базар базлать?
— С нами, Соловушка, — заискрился вежливостью Дмитрий Анатольевич. — Ждём тебя, надеемся на конструктивизм.
— На чё ты надеешься?
— На конструктивизм.
— Ты словечками мудрёными не сыпь, — нахмурился бандит. — Слышь, лешачёнок, я тебе не батан школьный, я мирянин, мне пальцами щёлкнуть, ты ковриком у дверей ляжешь. Созрел?
— Созрел, Соловушка, — закивал жабоид. — Как тебя увидел, так и созрел.
— То-то. Ну, вываливай, чё там за дело.
— А разве Константин Константинович тебе не сказал?
— Слышь, лешачёнок, ты братуху моего языком не задевай. Он сказал сделать — я сделаю, так что вали всё наружу, а я покумекаю.
Мне стало смешно. Этот новоявленный разбойник перемежал феню с древнеславянским, словно пшено с рисом, от чего речь его походила на забытый олбанский. Я прикрыл ладонью рот, чтобы хоть как-то сдержаться от смеха, но короткий всхлип успел-таки вырваться наружу.
— А ты чё скалишься, новик? — воззрился на меня новоявленный мирянин. — Ты другана моего близкого завалил по беспределу. К тебе, сиська баранья, в конце особый разговор будет. А покуда стой и надейся на лучшее.
Я встрепенулся: сиська баранья? Вообще-то, у баранов нет сисек, если только он не имел ввиду… Вот как? Ну, это уже слишком! Барана я ещё могу простить, мало ли чего по глупости не брякнешь, но сиську… Щекам сделалось горячо, и я набычился.
— Уважаемый, а ты рамсы не попутал? Я тебе не фраер лупоглазый. Есть тема — задвигай, нет темы — гуляй лесом, покуда сам сиськи не лишился!
Дмитрий Анатольевич икнул, а Соловей опешил. Хамства в ответ на хамство он не ждал, тем более от меня. Он привык, что мирянин — это такая величина, с которой говорят вежливо и предварительно кланяются, а здесь какой-то новик зубы показать осмелился.
— Ты-ы-ы-ы… — Соловей попытался подобрать слова, не подобрал и оскалился. — Ща как свистну!
Он сложил губки гусиной попкой и действительно свистнул. Свист прозвучал негромко — и не свист даже, лёгкая трель, но в голове будто бомба взорвалась. Свет выключился, уши заложило, душу окатила паника. Мне показалось, что я падаю в пропасть; я едва успел ухватиться за что-то — не знаю за что — и устоял на краю. И всё закончилось. Свет зажёгся, слух прорезался. На полу, обхватив голову ладонями, конвульсировал жабоид, а Соловей пучился на меня своими пустышками и снова складывал губки попкой.
Ждать нового свиста я не стал и резко выбросил левый крюк. Мой тренер часто сетовал, что получается у меня этот удар не очень хорошо, не докручиваю я его, однако сейчас докрутил по полной науке. Соловушка кувыркнулся через стол, смёл подносы с посудой и лёг рядом с жабоидом. Я приготовился добавить, если он вдруг захочет встать, и я бы добавил независимо от того, встанет он или нет, но тут в комнату влетел прилизанный, направил на меня ТТ и заорал блажью: