Он опёрся подбородком о ладонь, застыл, и было в его позе что-то роденовское: опущенная долу голова, сплюснутые губы, размытый взгляд. Жабоид помахал возле его рожи пальцами - никакой реакции.
- Всё, завис. У нас теперь часа два есть. Идём.
- Что ты с ним сделал?
- Информацию дал к размышлению. Он теперь из этой позы долго не выберется, слабость у него к мыслительному процессу.
На улице к нам вновь подскочила собачья свора, залаяла, оскалилась. Жабоид поддел одну псину носком ботинка, отшвырнул, остальные отбежали сами.
- Видишь болонку? - спросил он.
- Где?
- С краешку, ближе к оврагу.
Там и в самом деле суетилась вислоухая блондинка с кудряшками. Оригинальная псина, я приметил её, едва мы зашли в ворота. Своим хриплым лаем она как бы показывала всей стае, я с вами, но в то же время держалась особнячком.
- Вижу. И что?
- Иди прямо на неё и подманивай.
- Как подманивать?
- Как собак подманивают? Кутя, кутя... Да по любому подманивай, лишь бы она на тебя смотрела. Если подпустит - хватай.
- А ты?
- А я сзади зайду.
Что меня более всего бесило в Дмитрии Анатольевиче, так это его скрытность. Никогда ничего толком не объяснит, но иди делай. И я пошёл. А куда денешься? Он старший.
- Кутя, кутя, кутя, - запричитал я дурацким образом и протянул руку, как будто в ней был запрятан кусок колбасы. - Собачечка, собачечка. Милая моя... На-ка вот, на-ка вот.
Однако подманивание не помогло. То ли в голосе моём отсутствовали нотки достоверности, то ли блондинка не любила колбасу, но вместо того, чтобы умильно смотреть на меня и вилять хвостом, она заскулила и начала пятиться. Я прибавил шаг, она начала пятиться быстрее. Между нами всё время оставалось не менее пяти шагов. Видимо, на этом расстоянии собака чувствовала себя в безопасности.
Но план жабоида сработал. Каким-то чудом он пробрался по сугробам к спуску в овраг и прыгнул на болонку сзади. Она завизжала и дёрнулась, но Дмитрий Анатольевич успел схватить её за шкирку и в победном рывке вскинул руки над головой.
- Бежим!
Болонка завизжала громче, а мы бегом бросились за ворота.
Честно говоря, я уже задолбался бегать - это от души. В армии старшина каждое утро выгонял нас из казармы, и по буеракам, через кусты, наперекор ветру, независимо от времени года и прогноза синоптиков - непременных три километра. Думал, вернусь на гражданку, забуду эту канитель. И вот вам снова: вместо буераков - зимний лес, вместо старшины - жабоид.
Бежали мы быстро, как от гномов. Жабоид прижимал болонку к груди, болонка подскуливала, я чертыхался. Через пару километров я запросил пощады.
- Дмитрий Анатольевич... будь ты проклят... Давай передохнём.
Жабоид смилостивился. Он остановился, присел на корточки, а я рухнул на снег и задышал часто-часто. Как же хорошо просто лежать, просто дышать, просто не бегать...
- Лучше бы Горбунка искали.
- А это по-твоему кто? - он погладил болонку.
- Собака?
- А ты думал, он тебе в натуральном обличье явится? Кукиш! Перед кем он настоящим встанет, тому и служить будет, и пока он в себя настоящего не обратился, Никодим Аристархович нас в покое не оставит. Поэтому времени у нас мало. Вставай. Если успеем дойти до посёлка, будем считать повезло. Там он нас не тронет.
- Уверен? Или как с гномами?
- Уверен. Он из леса выйти не может. Оковы на нём...
Позади затрещали сучья, послышался скрежет. Кто-то большой и тяжёлый рвался напрямую по лесу.
- Жабоид! - послышался жуткий медвежий рык.
Похоже, времени у нас оставалось ещё меньше. Между деревьями мелькнула громадная рыжая тень, затрепыхались от страха еловые стволы. Мгновенье - тень выскочила на дорогу и обрела очертанья. Я содрогнулся. Нет, это не могло быть Никодимом Аристарховичем. Никодим Аристархович добрый, приветливый мужчина и по-своему красивый, а это был ужас, нечто среднее между медведем и человеком. Он поднялся на задние лапы и взревел:
- Аррр-ды-ааа-й!
И эхо разлетелось по лесной крепи:
- Отдай!
- Обрез! Обрез доставай! - возопил Дмитрий Анатольевич.
Он попятился, болонка заплакала, под её плач Верлиока заревел ещё яростнее, и скакнул к нам, как заправская лошадь. Я понял - это... Всё! Господи, лучше бы полицейские арестовали меня за ношение огнестрельного оружия, и сидел бы я сейчас в кутузке, хлебал баланду, грустный и здоровый.
Я выхватил обрез, внутренне понимая, что дробь лишь раззадорит оборотня. Не надо быть охотником, чтобы понимать, что такую шкуру прошибёт разве что бронебойная пуля. Да и то вряд ли...
- Игнаша, стреля-я-я-яй! - завизжал жабоид.
Я выстрелил дуплетом. Верлиока споткнулся, проехал мордой по снегу. Я преломил стволы, вставил новые патроны. Верлиока поднялся, растопырил лапы. Жабоид прижал Горбунка к груди и замотал головой:
- Не надо... не надо... не надо...
Я снова выстрелил. Картечь выбила кровь из медвежьей грудины. Я увидел, как дробины входят в плоть, как рвут её и разлетаются по сторонам алыми брызгами. Верлиока замер. Он больше не шёл. Он опустился на зад, удивлённый и уже совсем не злой. И для него, и для меня стало потрясением, что мелкие свинцовые шарики встали между нами неодолимой преградой, словно это и в самом деле бронебойные пули. Что же получается, ещё одно чудо? На этом обрезе не только заклятие скрытности, но и нечто более сильное, более... Волшебное?