— С этим всё ещё хуже. — тихо ответил он. — Я не знаю, что натворил. Если изъясняться подробнее, то я наломал слишком много дров и теперь гнию в расплате.
— Значит, всё из-за случая с Эйприл, да? — еще тише и аккуратнее спросил Джузеппе, вынуждая Деймона снова осушить стакан, запивая нарастающую злость и отчаяние.
— Естественно… Она ненавидит меня. Что мне делать, черт возьми, что? — снова повысив тон, по-прежнему растерянно произнес Деймон, готовый чуть ли не выть от ноющих скопившихся проблем, удущающих его при каждом мысленном упоминании Елены.
— Ну… Знаешь, это их удел. Бабский удел ебать парням мозги. Это нормально. — поддерживающе отозвался мужчина. — И в этом случае существуют любящие побухать друзья, но… Почему, собственно, ты здесь?
— У меня слишком хорошие друзья, которые выгнали меня из своего дома сегодня утром. — ворчливо сказал брюнет. — Черт ее подери, мне нужна Елена… Мне всегда было похрен, что творится в жизни, когда она была рядом, а сейчас как раскисший сопляк пьянствую дома у отца и плачу в жилетку. Но мне просто еще не было настолько хреново… Так что, отец, мне это простительно!
— Ладно. — усмехнувшись, подал голос мужчина и снова посмотрел на парня, который задумчиво таращился на светло-серую стену.
— Просто она была единственной, кто оставался рядом со мной. В любой ситуации и в любых моих «агрегатных состояния». — Деймон наконец-то перестал смотреть в пустоту и снова повернулся к отцу. — И сейчас она резко кинула меня. Это, однако ж, непривычно… Поэтому, получается, ты — самый надежный человек. Хотя… Ты — мой отец, и я твоя обязанность, которую ты не можешь бросить.
— Но твою мать это не останавливало… — они оба засмеялись в голос, восприняв сказанные старшим Сальваторе слова больше как шутку, чем горькую правду жизни. — Знаешь, они все такие. Постоянно чего-то хотят и просят. Но на самом деле все им нужно всего лишь внимание. Им плевать, какое, но внимание. Мы с тобой не такие, как они хотят. Девки не понимают, что ты тут голову ломаешь, пытаешься устроить жизнь, защитить ее и обеспечить. Им надо малость. Твою мать тоже не устраивало, что я где-то пропадаю. И ушла. Она сдалась, не выдержала.
— А Викки, значит, не сдалась? — вслушиваясь в каждое слово и постоянно пополняя запас алкоголя в стакане, сказал Деймон.
— Нет. — наотрез отчеканил отец. — Просто она не любит меня, поэтому не страдает и не бесится. Ей нужны мои банковские счета, а мне ее красивая молодость и поддержка. Всё. Поэтому цени Елену хотя бы за то, что ей не плевать на тебя. Она по-прежнему сидит в твоем доме и рыдает из-за твоего отсутствия. Ты — придурок, Дей.
— И что по-твоему я теперь должен делать? — с более жизнерадостным огнем в прищуренных сине-голубых глазах спросил Деймона, действительно ожидая умного совета.
— Во-первых, надо начать типа с чистого листа. Ну и чтобы этого сделать, вам надо заново познакомиться. Словно всё по-другому, и ничего плохого еще не было. Вспомни, как вы познакомились и вперед. И заметь. Всё впервые и неспешно. Первое знакомство, свидание, поцелуй, се…
— Я уже понял. — прервав отца, громко произнес Деймон, и появилось в нем что-то окрыленное. Что-то, что заставило его внезапно подскочить с дивана на ноги и, выпив остатки виски, в спешке направиться к выходу. — Спасибо, мой личный мозгоправ. — с улыбкой на лице со взглядом явно загоревшимся какой-то неожиданной идеей, колко сказал Деймон, прежде чем, шумно хлопнув дверью, вышел из дома, оставив отца в недоумении. Однако Джузеппе увидел в нем лишь свою безбашенную копию, окрыленную совсем глупой и сумасшедшей любовью, сводящей с ума и проносящей его по жизни с невероятным азартом и стремлением.
Теперь черная Феррари на такой же дикой скорости помчалась ровно тем же путем обратно, словно не было в голубых льдистых глазах Деймона ни тоски, ни печали, ни отчаяния, а лишь явное стремление и воодушевление, ведущее его к дому и вынуждая со всей силы давить на газ. Машина мчалась так же быстро и стремительно, как построенная цепь воспоминаний брюнета, которая состояла из ярких вспышек, больных и важных. Напоминающих прошлое. И сейчас, одиноко и спешно направляясь к своему дому, Деймон не переставал удивляться человеческому разуму, готовому полностью изменить ход своих мыслей и действий благодаря чужому влиянию, будь он полезным и родным или же глупым и враждебным.
— Алло, Бон-Бон? — не отвлекаясь от ускользающей от глаз дороги, быстро набрал номер знакомой девушки, которая сломала стабильную привычку Деймона спать с каждой знакомой девушкой. Бонни Беннет, местная гитаристка в баре и любительница текилы, оставалась для Сальваторе стойким исключением. — Да, это звонит похотливый выпендрежник. У тебя еще осталась та черненькая гитарка? Я скину адрес, а ты неси ее туда и оставь у двери. Я признателен, заранее спасибо. — приказал парень и быстро сбросил вызов, не успев дослушать возмущенный голос удивленной девушки, которая вскоре получила смс с указанным адресом, обязывающем ее не подвести наглого знакомого.
Остановившись у своего дома, Деймон самодовольно улыбнулся, разглядев аккуратненький силуэт акустической лакированной гитары черного цвета, что была прислонена к входной двери. И именно в этот момент парня охватило странное чувство ликования, что проявилось ярким блеском в голубых глазах, потому что даже гордиливая Бонни, имевшая иммунитет к чарующей сексуальности Сальваторе, не могла не поддаться его властному поручению. И это было оправданно. Еще несколько лет назад напившийся до шаткого сознания Деймон смог отогнать от нее несколько приставучих пьяных ублюдков, которые откровенно приставали к беззащитной на тот момент девушке в баре. Да, сам брюнет был в большей мере безнравственен и нахален, но именно эта брюнетка оставалась спасенной и неприкасаемой. И обязанной. А обязанность эта всегда выходила парню на руку, удачно и вовремя, как и эта элегантная гитара на крыльце его дома.
— Мда уж… — взяв в руки изящный инструмент, который был в его хватке только пять лет назад, тяжело выдохнул Деймон. Первая встреча. Первый разговор. Первая истинная влюбленность. Брюнет точно помнил тот ужасный и прекрасный одновременно вечер, что стер из памяти двоих людей свою невинность и значимость повседневностью жалкого быта, но сейчас четко прокрутился в голове Деймона, который пытался наиграть хоть какую-то знакомую ему мелодию, издающую редкие и совсем бессвязные ноты. Тогда он так же отчаянно и тоскливо сидел на скамейке в темном безлюдном парке, раздавленный чужим равнодушием и наглостью. Всемирной несправедливостью. Ему было еще двадцать три года, в венах игралась юная кровь, и он одиноко играл никому неизвестную музыку без слов, разносящуюся вдоль каждого дерева, пустой скамейки или безлюдной дорожки, на которой так неожиданно и вовремя появилась красивая и плачущая незнакомка. Их разговор завязался на ругани касательно всего мира. И закончился касательно удивительного сходства их побитых душ.
— Я, конечно, не романтик, но… Но что-то могу. — тихо сказал сам себе парень и, поудобнее устроившись на верхней ступеньке крыльца у открытой входной двери, собрался что-то сотворить из неладных звуков, которые он никак не мог вспомнить и соотнести, но старательно пытался воспроизвести. И, будто поймав нужное русло своего внезапного и даже шального ночного вдохновения, подаренное не более адекватным в тот душевный семейный вечер отцом, Сальваторе начал играть одну из тихих и спокойных мелодий, а его идеальный темный сидящий силуэт изящно держал в руках гитару, которая как и он была прекрасна и элегантна, но одинока и расстроенна.
— Какого черта… — резко встав на ноги и отложив гитару в сторону, едва слышно выругался Деймон, разглядев аккуратно припарковавшуюся у кованого забора красненькую недорогую иномарочку, из которой поспешно вышла высокая шатенка, направляющаяся прямиком к парню. Ее стройные длинные ножки в кожаных джинсах быстро миновали дорожку, и девушка остановилась перед удивленно приподнявшим брови Деймоном, который с интересом разглядывал ее нескрытое расстегнутой косухой декольте.
— И что ты тут делаешь? — всё ещё не догадавшись о цели прибытия Кэтрин, без наигранного удивления спросил Сальваторе и увидел серьезность на красивом лице шатенки, которая молчаливо протянула ему темно-синюю папку. — Ты хоть что-нибудь скажешь?