Пятница.
Сегодня я видела доктора. Это грустное зрелище — он почти сплошь состоит из повязок. Так или иначе, мы покончили со всеми нашими недоразумениями. Ужасно, правда, что два человека, наделенных даром речи, ухитряются ничего не сообщать друг другу из своих раздумий? Я не понимала его духовного облика, а он и до сих пор не понимает моего. Всему виной та суровая сдержанность, которую мы, северяне, так старательно культивируем в себе. Я уже думаю, не лучше ли легко возбудимая система предохранительных клапанов у южан?
Но, Джуди, какая ужасная вещь! Помнишь, в прошлом году он поехал в психиатрическую лечебницу и оставался там десять дней, а я подняла из-за этого такой глупый шум? Он поехал на похороны своей жены! Она умерла там в лечебнице. Миссис Мак-Гурк все время знала об этом и отлично могла добавить такую подробность к числу прочих сообщений, но этого не сделала.
Он очень мягко рассказал мне всю историю своей покойной жены. Бедняга! Он годами жил в непрерывной тревоге, и я думаю, ее смерть для него — избавление. Он признался мне, что еще до свадьбы знал, как опасно на ней жениться, но ему казалось, что он, врач, сумеет справиться с этим — и она такая красивая! Ради нее он отказался от городской практики и переехал в деревню. А потом, после рождения девочки, ее нервная система окончательно расстроилась, и ему пришлось «убрать ее», как выражается миссис Мак-Гурк. Ребенку теперь шесть лет — прелестная девочка, но, судя по его словам, совершенно ненормальная. При ней постоянно находится сестра милосердия. Подумай только обо всей этой трагедии, нависшей над нашим терпеливым, бедным доктором — ведь он действительно терпелив, несмотря на то, что он самый нетерпеливый человек на свете!
Передай Джервису благодарность за письмо; он — прелесть! Вот будет хорошо, когда вы вернетесь сюда, и мы начнем проводить в жизнь наши планы! У меня такое чувство, что я весь прошлый год училась, и только теперь готова взяться за настоящее дело. Мы превратим Джона Грайера в самый чудесный сиротский приют на белом свете. Я так бесконечно счастлива от всех этих мыслей, что вскакиваю по утрам с постели, точно на рессорах, и весь день, что бы я ни делала, все у меня внутри поет.
Приют Джона Грайера шлет благословение двум самым лучшим своим друзьям.
Addio!
Салли.
Приют Джона Грайера,
суббота, половина 7-го утра.
Мой милый, милый недруг!
«Скоро, только не сейчас, будет радость и у нас». Скажите, Вы не удивились, когда проснулись сегодня утром и все вспомнили? Я — страшно. Целых две минуты я не могла понять, почему я так счастлива.
Еще не рассвело, но я уже совсем не хочу спать и должна хоть письменно поговорить с Вами. Пошлю это письмецо с первой заслуживающей доверия сироткой, и оно будет лежать на Вашем подносе рядом с утренней овсянкой.
А в четыре часа (ОЧЕНЬ ТОЧНО) я последую за ним. Как Вы думаете, перенесет ли миссис Мак-Гурк такой вопиющий скандал, если я просижу с вами два часа без охраняющей добродетель сиротки?
Я была вполне искренна, Робин, когда обещала не целовать Вам руку и не проливать слез на Ваше одеяло, но боюсь, что я сделала и то, и другое — а, может быть, и еще хуже. Я положительно не подозревала, как Вы мне дороги, пока не переступила порога Вашей комнаты и не увидела Вас, окруженного со всех сторон подушками, покрытого повязками и с опаленными волосами. Если я люблю Вас теперь, когда не меньше трети Вас — в гипсе и бинтах, можете себе представить, как я буду любить Вас, когда Вы будете весь — Вы!
Но, милый мой Робин, какой же Вы глупый! Как могло прийти мне в голову, что Вы меня любите, и уже так давно, когда Вы поступали совершенно ПО-ШОТЛАНДСКИ? Обычно подобное поведение не рассматривается, как признак любви. Если бы Вы мне хоть раз отдаленно намекнули о Ваших чувствах, Вы, может быть, избавили бы нас обоих от нескольких сердечных ран.
Но не будем оглядываться на прошлое; мы должны смотреть вперед и быть благодарными. Две самых счастливых вещи на свете будут нашими — ДРУЖЕСКИЙ брак и работа, которую мы любим.
Вчера, уйдя от Вас, я вернулась в приют, словно в тумане. Мне хотелось быть одной и думать, но вместо этого мне пришлось обедать с Бетси, Перси и миссис Ливермор (приглашенными заранее), а затем спуститься к детям. Они получили от миссис Ливермор массу новых граммофонных пластинок и заставили меня прослушать их. И, Робин, милый, Вам покажется смешным — последняя пластинка, которую они поставили, была «Джон Андерсон, мой друг», — и вдруг я разревелась! Мне пришлось схватить ближайшую сиротку, крепко прижать ее к себе и спрятать голову у нее на плече, чтобы никто не заметил моих слез.
Сумеем ли и мы, когда состаримся, оглядываться без сожаления на те чудные дни, которые мы провели вместе? Так приятно заглядывать вперед и рисовать себе жизнь, полную труда, радости и ежедневных маленьких приключений, рука об руку с человеком, которого любишь. Я ничего не имею против того, чтобы состариться вместе с Вами, Робин. «Время — только река, в которой я ужу рыбу».
Я полюбила своих сироток потому, что они так нуждались во мне, и это и есть причина — по крайней мере, одна из причин — почему я полюбила Вас. Для меня Вы беспомощный ребенок, и раз Вы не желаете сами хоть как-то скрасить свою жизнь, придется взять это на себя.
Мы построим дом на холме у самого приюта. Что Вы скажете о желтой итальянской вилле — или, может быть, розовой? Во всяком случае, она не будет зеленой. И у нас не будет мансардной крыши. И у нас будет веселая большая гостиная, целиком состоящая из камина, окон, вида и отсутствия миссис Мак-Гурк. Бедная старушенция! Могу себе представить, как она разозлится и какой отвратительный состряпает вам обед, когда узнает эту новость!
Мы ей еще долго, долго не расскажем, да и вообще никому. Это слишком скандальная история, когда я только что расторгла помолвку. Вчера вечером я написала Джуди и с беспримерным самообладанием не обмолвилась ни единым словом о нашей тайне. Я сама становлюсь шотландкой.
Может быть, я сказала Вам неправду, Робин, что не знала, как сильно я Вас люблю. Мне кажется, я знала это уже в ночь пожара. Когда Вы были там, под пылающей крышей, и следующие полчаса, когда мы не были уверены, останетесь ли Вы в живых, я пережила так, что не передашь словами. Мне казалось, если Вы погибнете, я никогда не утешусь. Дать лучшему другу, который у меня был, уйти из жизни с такой уймой недоговоренностей — какой ужас! Я не могла дождаться минуты, когда мне позволят повидать Вас и высказать все, что я носила в себе пять месяцев. А потом, Вы ведь отдали строгий приказ не впускать меня, и это было ужасно больно. Как могла я подозревать, что на самом деле Вам хотелось видеть меня больше, чем всех остальных, и Вас удерживала лишь Ваша свирепая шотландская мораль? Вы прекрасный актер, Робин. Но, милый, если когда-нибудь в жизни у нас будет малейшее облачко недоразумения, давайте обещаем друг другу, что мы не будем скрывать его, будем ГОВОРИТЬ.
Вчера вечером, когда все ушли — рано, отмечаю с удовольствием, потому что цыплята живут теперь в доме, — я пошла к себе и окончила письмо к Джуди, а потом взглянула на телефон и меня охватил соблазн вызвать 505 и пожелать Вам спокойной ночи. Но я не посмела. Я все еще застенчива, как и приличествует невесте. И потому, чтобы хоть как-нибудь вознаградить себя, я вытащила Бернса и читала его целый час. Я заснула со всеми этими любовными песнями в голове, и вот теперь, на рассвете, пишу их Вам.
Прощайте, Робин милый, люблю вас всей душой.
Салли.