Собственно говоря, эти документы были законодательными актами, по-латыни они назывались «lех», то есть закон. Термин «правды» использовался по аналогии с русскими документами еще в предыдущие годы. Виноградов и его ученики, включая Милюкова, сохранили его, имея в виду общность основных путей исторического развития Руси и европейского Запада. Под руководством молодого преподавателя Милюков и другие студенты изучали записи норм права, судебники, действовавшие у древнегерманских народов в период складывания государственности в V–IX веках. Перечни штрафов и других наказаний за те или иные преступления давали возможность делать выводы об уровне производительных сил, формах собственности, дифференциации общества, то есть об основах социально-экономических отношений в период зарождения феодализма. Большинство этих «варварских правд», сохранившихся в архивах и скопированных Виноградовым, отражали и элементы родового уклада, в частности разные типы общин.
Виноградов поручал студентам самостоятельно читать сложные тексты, причем в различных вариантах, выявлять разночтения и пытаться их объяснять, обращать внимание на древнеримские надписи. Именно по римской эпиграфике Милюков написал свою первую работу в семинаре Виноградова, которую тот оценил как удачное исследование. «Чем дальше, тем семинарий Виноградова становился всё более серьезным, а участники семинария сближались на общей работе и составили, в конце концов, дружную семью…»{85}
Вскоре Милюков и Виноградов станут близкими друзьями, будут посещать друг друга не только для научных диспутов, но и для обсуждения общественных проблем, и просто для приятельских пирушек.
Естественно, глубокое впечатление на Милюкова производил общий курс русской истории, который со второго семестра второго курса стал читать Василий Осипович Ключевский. До этого лекции по этому предмету читал профессор старой школы Сергей Михайлович Соловьев, но после его смерти (1879) этот ведущий предмет был поручен Ключевскому, который в 1882 году, в 41 год, стал университетским профессором.
Он обладал уникальной памятью, исключительной эрудицией, ораторским талантом и к тому же авторитарной манерой общения. Аудитория на лекциях Ключевского была полна не только будущими историками, но и студентами всех других специальностей, включая «естественников». Его выступления были чуть ли не театральными спектаклями, ибо, помимо блестящего знания фактического материала, значительную часть которого лектор излагал по результатам собственных исследований, отличались подлинной художественностью изложения, блестящим остроумием, отточенной формой, нестандартными сравнениями.
Оценивая Ключевского, Милюков впадал в некую «потусторонность», что обычно ему не было свойственно. Эрудиция Ключевского казалась ему непостижимой с точки зрения обычного человеческого разума. Отсюда и такая, несколько странная оценка: «Ключевский вычитывал смысл русской истории, так сказать, внутренним глазом, сам переживая психологию прошлого, как член духовного сословия, наиболее сохранившего связь со старой исторической традицией… [Он] сам говорил, что материал надо спрашивать, чтобы он давал ответы, а эти ответы надо предрешить, чтобы иметь возможность их проверить исследованием»{86}.
Такого рода заявления Ключевского были в какой-то мере игрой, позой. Конечно, историческая интуиция существует, и мы не раз убеждались в этом в собственной исследовательской практике. Но основана она на знании сопутствующего исторического материала, и чем шире круг познаний исследователя, подчас даже вроде бы никакого отношения не имеющих к тематике его работы, тем скорее интуиция приведет к нужному результату.
Так или иначе, Ключевский решительно подавлял студентов непререкаемым авторитетом. Милюков признавал обаяние преподавателя, яркую художественность его лекций. Особенно его восхищал семинар по «Русской Правде» — древнейшему памятнику отечественного законодательства, который проходил на квартире Василия Осиповича.
Но для претенциозного молодого человека оставаться просто послушным учеником, впитывающим профессорскую эрудицию, было недостаточно. А Ключевский настаивал именно на этом. Потому еще в студенческие годы постепенно, наряду с восторженным преклонением, у Милюкова стало зреть глухое недовольство Ключевским, позже переросшее в открытое неповиновение и охлаждение отношений, граничившее с разрывом. Так что никак нельзя согласиться с И. Архиповым, утверждающим, что Ключевский навсегда остался для Милюкова «любимым учителем»{87}.
Пока же, несмотря на то что в семинаре Ключевского трудно было получить навыки ведения научной работы, Милюков и его товарищи упивались знаниями своего преподавателя, а после занятий не расходились и, пользуясь гостеприимством радушной супруги Ключевского Анисьи Михайловны, приносившей чай и печенье, осаждали профессора вопросами политического свойства, от которых тот обычно отделывался шутками и парадоксами{88}.
Политика всё активнее проникала в университетские корпуса. До студентов доходили сведения о разногласиях в народническом движении, которые привели к расколу «Земли и воли», о повороте части народников к марксизму, а другой части — к непримиримому индивидуальному террору. Если эти сведения о событиях, не представлявшихся студентам столь уж важными, поступали по каким-то неведомым каналам и поначалу воспринимались всего лишь как слухи, то об обращениях к Александру II с призывами дать России политические свободы и парламент было известно вполне достоверно. Более того, университетские профессора знали и передавали студентам, что в окружении царя идет подготовка крупной либеральной реформы управления, а либералы убеждают народников-террористов хотя бы приостановить покушения, чтобы дать императору время для введения реформы.
Студентам стало известно, что в самом конце 1870-х годов земские либералы Иван Ильич Петрункевич и Сергей Андреевич Муромцев выдвинули идею учреждения в России земского представительства при верховной власти. В значительной степени это было связано с тем, что в конце царствования Александра II ключевые посты в исполнительной власти занял харьковский генерал-губернатор граф Михаил Тариелович Лорис-Меликов, в частности возглавивший в 1880 году Верховную распорядительную комиссию с широкими полномочиями, а затем ставший министром внутренних дел.
Основу программы его деятельности составляла идея сотрудничества с либеральными кругами общества, перевод их из оппозиции в лагерь союзников. Демонстрацией благих намерений было отстранение с поста министра народного просвещения графа Д. А. Толстого, который как раз в то время готовился к отмене восстановленной уставом 1863 года университетской автономии.
Двадцать восьмого января 1881 года Лорис-Меликов представил императору доклад с предложением учредить подготовительные комиссии с участием представителей земских органов для обсуждения законопроектов перед их внесением в Государственный совет. Проект реформы был, таким образом, очень ограниченным, о введении в стране конституционного правления, вопреки мнению современных монархистов, речь не шла{89}.
Правление Александра II вообще было очень противоречивым. Писатель Дмитрий Быков, порой очень точно улавливающий особенности той или иной ситуации прошлого, пишет: «За десять лет реформ многое наверстали и вырвались вперед, хотя стали, в конце концов, палачами Польши и вырастили у себя отчаянных террористов»{90}. Император в основном одобрил проект реформы, но 1 марта 1881 года был убит народовольцами. Вступивший на престол Александр III отверг предложение Лорис-Меликова и вскоре принял его отставку.