Милюков и супруги Янжул выступили с еще одной инициативой — выезда профессоров и приват-доцентов университета и других представителей московской интеллигенции в провинцию для чтения публичных лекций людям, жаждущим знаний, но не имевшим возможности получить высшее образование.
Но такого рода деятельность была отнюдь не безопасной. Охранительные органы внимательнейшим образом следили, чтобы лекции не превратились в политические собрания, обставляли их всяческими ограничениями, главными из которых были запрещение лектору отклоняться от заявленной тематики, недопущение обсуждения и обязанность отводить любой вопрос, не имеющий прямого отношения к теме. Инициаторам публичных лекций было ясно, что нарушения этих инструкций, по всей видимости, избежать не удастся. Тем не менее решено было начать выезды.
К этому времени Московское охранное отделение уже внимательно следило за общественной активностью Милюкова, считая его опасным политическим фантазером. В докладах охранки сообщалось, что он участвует в студенческих вечеринках, выступает за тесные контакты профессоров со студентами и пропагандирует «настоятельную необходимость политического воспитания студентов»{172}.
Об активности Милюкова в поисках контактов со студентами, его боевых выступлениях перед ними вспоминали многие участники этих сходок, в том числе Виктор Михайлович Чернов, будущий виднейший политический деятель, лидер партии социалистов-революционеров (эсеров). Будучи с 1892 года студентом юридического факультета Московского университета, Чернов присутствовал на нескольких нелегальных собраниях, на которых выступал Милюков. Там шли жаркие споры марксистов с народниками. Марксисты, по словам Чернова, видели в литографированном курсе Милюкова сходство со своими взглядами и апеллировали к его авторитету, в частности, по поводу его идеи о государственно-бюрократическом происхождении русской поземельной общины. К их разочарованию, историк отвечал, что взгляды на прошлое общины не мешают ему в настоящее время выступать против насильственного интенсивного разрушения ее, ибо община прочно вошла в быт и нравы российского крестьянства. Общине надо дать свободно развиваться, освободить ее от бюрократического опекунства, полагал он. Естественно, такая позиция вызывала удовлетворение народников{173}.
К середине 1890-х годов имя Милюкова стало известно ведущим русским марксистам Георгию Валентиновичу Плеханову и Павлу Борисовичу Аксельроду. 2 марта 1894 года Плеханов писал Аксельроду: «Кланяюсь всем твоим, а также Милюкову, Лаппо-Данилевскому и прочим нашим. Как они? Умные ребята?» Отнесение Милюкова к «нашим» было, безусловно, мимолетным — вскоре Плеханов убедился, что к учению «основоположников» Павел относится критически, — но сходство воззрений на русскую историю явно прослеживалось. Плеханову и Аксельроду импонировали суждения Милюкова о ведущей роли государства в формировании общественных отношений и бюрократической природе русского феодализма{174}. В любом случае между членами марксистской группы «Освобождение труда» и левым либералом, каковым постепенно становился Милюков, явно намечались точки соприкосновения.
Именно в период постепенной радикализации взглядов Милюкова в направлении «неблагонадежности» и был спланирован цикл публичных лекций в провинциальных центрах.
Первые лекции должны были состояться в Нижнем Новгороде, где, как было известно в Москве, существовал кружок местных и высланных интеллигентов, которые могли оказать организационную помощь. В сентябре 1894 года в Нижнем Новгороде побывал приват-доцент Иван Иванович Иванов, читавший в университете лекции по истории литературы XVIII–XIX веков. Он вел себя очень осторожно, и всё прошло гладко. Следующим в Нижний Новгород должен был выехать Милюков.
Перед самым его отъездом пришла весть — 20 октября 1894 года скончался император Александр III. На престол предстояло вступить наследнику Николаю II. Перед коронацией новому царю поступила масса адресов от земств и городских дум, писем частных лиц, выражавших надежду на политические реформы.
Еще до этих событий Милюков избрал темами своего небольшого лекционного цикла «Общественные движения в России» (сознательно не избегая ограничения хронологическими рамками) и «Распространение университетского образования в Англии и Америке»{175}. Хотя со стороны официальных органов не последовало замечаний по этому поводу, ибо предполагалось, что лектор будет рассказывать именно об истории, он отлично сознавал, что оказался в тяжелом положении, поскольку просто не мог не выразить собственного отношения к возникшему настроению в пользу политических перемен.
В Нижнем Новгороде тогда проживали такие столпы общественного прогресса, как Владимир Галактионович Короленко и видный экономист народнического направления, популярный публицист Николай Федорович Анненский. Узнав, что обоих во время его лекции не будет в городе, Милюков в первый момент огорчился, поскольку рассчитывал на их присутствие на лекциях, а затем надеялся установить с ними непосредственный контакт. Однако, подумав, Павел пришел к выводу, что сложившаяся ситуация более благоприятна для него, ибо ослабит внимание местных властей к его выступлениям.
Организацию лекций взял на себя присяжный поверенный М. А. Лапин, у которого работал писцом начинающий писатель Максим Горький. О Горьком Милюков тогда понятия не имел, но Лапин был в Нижнем уважаемой фигурой — достаточно сказать, что он добился чтения лекций в актовом зале Дворянского собрания. Средства, полученные от платных лекций, было решено передать Обществу вспомоществования учителям Нижегородской губернии{176}.
Милюков прочел шесть лекций в двадцатых числах декабря 1894 года. На них собралась самая разнообразная публика. Зал был полон, лектора встретили горячими аплодисментами, полагая, что он сразу «возьмет быка за рога» и приступит к характеристике современных общественных движений. Слушателям, однако, пришлось примириться с историческим характером изложения. Постепенно аудитория втянулась в эту хронологическую и логическую динамику и с большим интересом слушала рассказ, как зарождалось, а затем медленно, но неуклонно развивалось независимое от государства российское общественное движение. На протяжении всего выступления аудитория жадно ожидала финала. Несмотря на то, что лекции носили научно-популярный, а не политический характер, число слушателей не уменьшалось. Зал, предназначенный в основном для торжественных приемов, был полон до последней лекции.
Милюков так и не перешел к прямым политическим аналогиям. Последняя лекция была посвящена тому, как на протяжении XIX века становились всё более острыми разногласия в обществе, как в России, подобно Западной Европе, общественное мнение отделялось от позиции государства. «Вывод логически вытекал сам собой, без того, чтобы я форсировал тон или сходил с почвы фактического рассказа. Конечно, последняя лекция содержала в себе прозрачные намеки на общие чаяния, и это было подчеркнуто прощальной овацией присутствующих». Лектор употребил даже термин «политическая реакция», которую можно было бы преодолеть, если мобилизовать «провинциальные резервуары и оазисы» культурной жизни, и выразил надежду, что именно из этих оазисов жизнь опять вольется в столицы{177}.
Павел уехал из Нижнего вполне удовлетворенный. Он не придал значения тому, что на лекциях присутствовали вице-губернатор Анатолий Ильич Чайковский, младший брат великого композитора, отличавшийся сугубо консервативными взглядами, и местный архиерей. Он даже счел это своего рода поощрением со стороны властей, тем более что брат композитора, во время лекций делавший заметки, был известным любителем музыки, то есть, в представлении Милюкова, интеллигентом.
Возможно, обошлось бы без последствий, если бы через несколько недель всю страну не облетело жесткое выступление Николая II 17 января 1895 года на приеме делегатов земств, дворянских собраний и городских дум, прибывших поздравить нового царя с восшествием на престол. В заранее составленной речи, которую царь читал в основном по бумажке, он заявил: «Мне известно, что в последнее время слышались в некоторых земских собраниях голоса людей, увлекавшихся бессмысленными мечтаниями об участии представителей земства в делах внутреннего управления. Пусть все знают, что я, посвящая все свои силы благу народному, буду охранять начало самодержавия так же твердо и неуклонно, как охранял его мой незабвенный покойный родитель»{178}.