Развитие суггестии представляет собой серию инверсий тормозной доминанты в эволюции людей и их дивергенции от троглодитов. Это интериндивидуальный феномен, но вторая сигнальная система на этом уровне ещё не имеет никакого отношения ни к познанию, ни к сознанию. Сначала она только запрещала что-то делать, а потом стала требовать сделать нечто и, если человек подчинялся этому требованию, то перед ним вставала задача как это сделать, что требует дифференцировки и усложнения совершаемых операций. В развитом виде суггестия применялась уже не к троглодитам, а к людям. Однако на этом этапе взаимоотношение человека с внешним миром ещё полностью лежит в ведении первой сигнальной системы.
Миллионы лет троглодиты обходились только интердикцией 1, большего им не требовалось. Интердикция 2 возникла как средство защиты от интердикции 1, а интердикция 3 потребовалась уже самим неоантропам, поскольку интердикция 2 стопорила любое взаимодействие между ними. Это начало возникновения речи, однако первые «слова» не были собственно словами, но приказами, командами, отдаваемыми друг другу. В дальнейшем из них возникнут глаголы императивной формы, прочие формы глаголов сформируются существенно позднее.
Эта первичная «речь» не имела ещё никакого отношения к передаче информации. Кроманьонцы практически полностью находились под влиянием автономного комплекса систем и только имы в некоторых случаях позволяли осуществить его блокировку.
Кроманьонцы искали защиту от интердикции, от суггестии. Возможным вариантом такой защиты был физический уход от воздействующего. Вероятно, это было одной из причин стремительного расселения людей на нашей планете. Другим вариантом была эхолалия, многократное повторение одного и того же. Здесь нет обмена смыслами, но это в каком-то смысле всё же общение, при котором партнёры обмениваются одним и тем же, тождествами. Но через некоторое время возникает возможность фонологического изменения повторяемого, и неоантропы приходят к «пониманию» и «непониманию».
Третий вариант — молчание. Молчание — великое изобретение неоантропов и важная веха в развитии речи. Оно позволяет дифференцировать слова и является первым из шагов к развитию мышления.
Речь начинает развиваться в «социальной» сфере, в общении. У человека ещё нет необходимости в передаче информации. Пока ему достаточно доставшихся в наследство от троглодитов сигналов и имов. Техника обработки камня развивается быстрее, чем у предков, но всё же не настолько быстро, чтобы имы с этим не справлялись. Как уже говорилось, даже на этапе уже достаточно развитой речи технические знания передавались в основном путём имитации.
Возможности регулирования поведения другого у кроманьонцев существенно увеличились по сравнению с троглодитами. Они были способны не только запрещать поведение другого, но и разрешать его, а также требовать выполнения определённого поведения, что должно было значительно усложнить их общение.
И на следующем этапе развития речь остаётся только общением, но никак не сообщением, однако количество слов увеличивается, но несколько необычным для нас образом: если мы произносим одни и те же звуки, но показываем или берём в руки разные предметы, то это по сути уже разные слова. Таким образом, не увеличивая количество звуковых сигналов мы можем увеличить количество суггестивных команд. Лингвистика подтверждает это — древнейшие корни являются полисемантическими, т. е. одно слово связано с совершенно различными предметами. Предметы были в это время только значками, но не денотатами слов. Нечто подобное мы наблюдаем в освоении речи ребёнком, когда он говорит «дай» и указывает на какой-нибудь предмет. Другой памятник этого этапа — имена собственные, которые практически невозможно заменить другими словами.
Что же происходит с предметами по мере развития второй сигнальной системы? « В качестве суггестивных сигналов вещи должны были обрести сверх простой различимости ещё и противопоставляемость. К числу самых ранних оппозиций, наверное, надо отнести ... противоположность предметов прикосновенных и недоступных прикосновению... Пока вещь просто замешана вместе со звуком в один сигнальный комплекс, нельзя говорить о каком-либо "отношении" между ними. Они составляют "монолит". Отношение возникает лишь в том случае и с того момента, когда они окажутся в оппозиции "или-или", а тем более, когда снова составят единство "и-и", несмотря на оппозицию, вернее, посредством неё.
Каким образом можно представить себе переход от слитности к противопоставлению?
Допустим, что как один и тот же звук-комплекс сочетали с манипулированием разными предметами и с помощью этих вещных формантов получали разные слова, так тот или иной предмет стали сочетать с разными звуками-комплексами. Это могло быть, очевидно, средством "смешивать" слова и тем лишать их определённого воздействия на нервную систему и поведение. Из возникающей при этом "путаницы" и "непонятности", может быть, выходом и явилось противопоставление сигналов по их модальности: либо звуковой, либо предметной. Однако вот порог чуда! разойдясь, став несовместимыми, они функционально могли по-прежнему подменять друг друга в одной и той же суггестивной ситуации. А отсюда их созревшее отношение: заменяя друг друга в межиндивидуальных воздействиях людей, звуковой сигнал и предметный сигнал, абсолютно не смешиваемые друг с другом (когда один возбуждён, другой заторможен и обратно), в то же время тождественны по своему действию. Это значит, что если кто-то использует их порознь, то другой может воспринимать, а затем и использовать их снова как одно целое, как сдвоенный сигнал суггестии. Мало того, именно так свойство "и-и" становится высочайшей спецификой суггестии в её окончательном, готовом виде. То, что невозможно для отдельного организма — одновременная реакция на два противоположных, исключающих друг друга стимула, возможно в отношениях между двумя организмами, ибо второй организм реагирует не прямо на эти стимулы, а посредством реакций первого, выражающих и несовместимость стимулов и одинаковость их действия. Для него-то, второго индивида, это реагирование первого внешняя картина, а не собственное внутреннее состояние. Он-то может совместить отдифференцированные в мозгу первого индивида звук и предметное действие, слово и вещь и адресовать такой сдвоенный сигнал обратно первому (или кому-либо). И тот испытает потрясение.» (Б.Ф.Поршнев, 2007, с.452-453).
Чтобы вызвать экспериментальный невроз у животных, необходимо подать ему сигналы, вызывающие одновременно возбуждение и торможение нервных процессов. Однако эта патология высшей нервной деятельность является нормальным состоянием человеческой психики! До такого состояния наши предки дошли, как только речь развилась до дипластий — феномена отождествления абсолютно исключающих друг друга объектов. Дипластия позволяла вырвать человека из объятий первой сигнальной системы, предложить этой системе настолько «бессмысленную» информацию, что она полностью затормаживалась и становилось возможным выполнение приказа другого. Развитие речи, к счастью для нас, не остановилось на дипластиях, но её следы в современных языках мы можем обнаружить в метафорах и древних магических заклинаниях.
На следующем этапе возникли синтагмы — сдвоенные элементы одной и той же модальности, пары звуковых или предметных сигналов. Теперь свойства дипластии присущи уже им, то есть они отчётливо различимы с одной стороны и взаимозаменяемы с другой стороны. При этом начинают образовываться новые слова: малоразличимые слова сливаются в дубли, несхожие скрещиваются, слова уничтожаются путём приставления к ним «не». Появляется предложение и в нём противопоставляются несхожие слова. В предметной сфере развитие синтагм приводит в производству подобий предметов, к составлению одного предмета из частей, к уподоблению одной из частей предмета целому предмету и, наконец, к уничтожению предмета. Над синтагмами надстраивается цепочки слов, появляется фраза и текст, у которого есть содержание и смысл.