Ильичев направился в глубь залы. Ассистент подал ему шприц.
— Подведите ко мне Джека, Иван Андреевич.
Ассистент отвязал от стола ремешок и подвел к Ильичеву собаку, которую почти нельзя было заметить. Тело ее было покрыто светлыми и темными ромбами, подобными паркетному полу залы.
Ильичев нагнулся и сделал два глубоких укола в спину собаки. Собака взвизгнула и легла на пол.
— Мы уже делали такой опыт, — говорил Ильичев, — но, по некоторым причинам, он не вполне удался. Теперь я почти не сомневаюсь в успехе.
Между тем ромбы на теле собаки, лежавшей без движения, начали слегка бледнеть. Вскоре они стали гораздо светлее ромбов паркета. Контур собаки становился все более заметным.
— Вы видите, что делается с Джеком? — радостно спросил Ильичев, приближаясь к экрану. — Антимимикрин начинает действовать. Теперь у меня уже нет больше сомнения. Жизнь собаке я спас и при первом опыте, но тогда мне не удалось вернуть ей нормальную окраску. Теперь и эта задача решена.
— Вот и отлично, — сказал комдив. — Значит, я могу послать к вам товарища Гроздева с полной уверенностью в том, что жизнь его будет спасена.
— Безусловно, товарищ комдив, — уверенно заявил доктор.
Комдив выключил телевизор и обратился к Бахтадзе.
— Немедленно же направляйтесь с товарищем Гроздевым в Минск к доктору Ильичеву. Самолет для вас приготовлен.
Гроздев и Бахтадзе попрощались с комдивом и вышли из кабинета. В коридоре их ждал Гущин.
— Ну, как, товарищ инженер? — взволнованно спросил он, — спасет вас Ильичев?
— Спасет, спасет, товарищ Гущин, — улыбаясь ответил Гроздев. — Можете не сомневаться.
— А с фашистами как же?
— С фашистами? А с ними, товарищ Гущин, наш воздушный десант займется сегодня ночью.
— Воздушный десант? — удивленно переспросил Гущин.
Попрощавшись с инженером, он вышел из штаба и темными улицами военного городка торопливо добежал до казарм саперного батальона.
— Где лейтенант Лесниченко? — спросил Гущин у дневального.
— В штабе батальона.
Не теряя времени, Гущин направился к штабу. Еще издали увидел он своего лейтенанта в освещенном окне. Он сидел в маленькой штабной комнате и перелистывал какие-то списки. Гущин доложил ему, что явился с разведки.
— Хорошо, — сказал лейтенант, — можете быть свободны. Идите отдыхать.
— Товарищ старший лейтенант, а наш взвод никуда не назначается ночью? — смущенно спросил Гущин.
— Назначается, но вы можете спокойно отдыхать. Капитан освободил вас от ночной операции.
— Я прошу вас, товарищ старший лейтенант, разрешить мне принять в ней участие. Я знаю, что на эту операцию назначаются только парашютисты, а я — лучший парашютист в нашей роте.
— Но ведь вы устали после разведки.
— Ничуть, товарищ старший лейтенант. Целый день сидел с врачом Бахтадзе в окопе, поджидая инженера Гроздева... Это меня не могло утомить.
Подумав, лейтенант согласился и приказал Гущину итти ужинать и немедленно ложиться спать.
...В три часа ночи, по сигналу дневального, саперный взвод вскочил на ноги, бесшумно оделся и выстроился посреди казармы. Старший лейтенант Лесниченко объяснил боевую задачу. Саперы были включены в десантный отряд, который должен был вылететь на стратопланах к расположению первой зоны особого германского корпуса в 3 часа 33 минуты, ровно за 20 минут до восхода солнца. Затем затяжным парашютным прыжком бойцы должны спуститься на землю и уничтожить артиллерийскую прислугу противника.
По дороге к аэродрому Гущин узнал, что немцы уже выпустили десятка полтора снарядов по советской территории. Снаряды эти были колоссальной силы и величины. Упав, они сначала ползли по земле, словно гигантскими плугами вспахивая ее на двести метров, и только после этого взрывались со страшной силой.
На аэродроме шла бесшумная работа. Авиатехники готовили к полету десантные корабли супер-авиации. Из дивизионных складов подвозили на машинах кислородные баллоны и оружие. Командиры и экипаж кораблей примеряли электрические костюмы.
Вскоре начали готовиться к посадке. Почти весь десантный отряд, как заметил Гущин, состоял из артиллеристов. Лишь после того, как началась посадка на аэродром, прибыл стрелковый полк. Вся эта масса людей бесшумно разместилась в восьмидесяти воздушных кораблях, кабины которых были герметически закупорены.
Набирая высоту, корабли увеличивали скорость. На высоте в четыре тысячи метров они летели со скоростью в четыреста километров в час, на высоте десяти тысяч метров — со скоростью в пятьсот пятьдесят километров, а достигнув шестнадцати тысяч метров, увеличили скорость до восьмисот километров. Сквозь толстые стекла Гущин видел черное звездное небо и бледный диск луны. Земля была непроглядно темна. Она лежала где-то там, далеко-далеко внизу, и казалось, что стратопланы перелетят, перемахнут через нее и умчатся неизвестно куда... И становилось так жалко эту милую, родную землю, и еще сильнее возрастала ненависть к врагу, из-за которого всем этим замечательным советским людям пришлось бросить свое мирное дело и лететь в эту страшную ночь в логово бешеного, отвратительного зверя.