— Прямо горе мне с ним. Завел шашни с Манькой, соседкой, и даже не скрывает. Мне соседи говорили и раньше, но я как-то не верила, а недавно засиделась за картами у Семеновых, возвращалась домой поздно, часов в двенадцать, и когда подошла к нашему дому увидела: сидят они рядом у нее на лавочке и ее голова у него на плече. Они, конечно, видели, что я иду, но не побеспокоились принять более приличную позу… а может быть, нарочно хотели, чтобы я увидела. Наутро я говорю ему: "Вася, вы бы постеснялись так себя вести, ведь скоро приедет Шура". А он отвечает: "Вы не беспокойтесь, у меня и на Шуру хватит". Ну не нахал! Я ему говорю: "Как вам, Вася, не стыдно мне так говорить?", а он отвечает: "Поймите, Нина Ивановна, я больше трех лет сидел в лагере не видя женщин, не могу я и дальше жить монахом!"
— Какой безобразник!
— Я ему сказала, что если Шура узнает, она ему этого не простит.
— А он что?
— Говорит: а вы ей не рассказывайте.
— Вы и правда, мама, лучше ей не рассказывайте.
— Дорогая Валя, я и не собираюсь ей рассказывать, да ведь нас здесь чуть ли не половина города знает, ей обязательно кто-нибудь донесет.
— Он даже не беспокоится скрыть свое поведение!
— Он так изменился, Валя, стал прямо другим человеком. Иных людей горе делает более чуткими, а он огрубел. И интересно, он никогда ни одним словом не обмолвился о своей жизни в лагере, а ему там, видно, было очень тяжело. Ты заметила, у него зубы вылезают из десен? Это от цынги. Несмотря на все наши посылки, он все же болел цынгой.
— Как страшно! А у врача он был?
— Был. Он пьет какое-то лекарство, но, кажется, надежды сохранить зубы мало. Мне его очень жаль! Мы с отцом надеемся, что он понемногу забудет ссылку и опять будет прежним, нормальным.
Но мамины надежды не оправдались. Когда Шура приехала в Кропоткин, отношения с Васей у них сразу же испортились. Пожив с ним немного, она приехала к нам в Ростов отдохнуть от неприятностей. Мне она сказала откровенно.
— Я думаю, что не смогу с ним жить. И не только потому, что он мне изменял, хотя, конечно, я и этого простить не могу, но у него изменился весь взгляд на жизнь.
— Может быть, это пройдет?
— Нет. Когда он стал передо мной оправдываться относительно соседки, я ему сказала: "Вася, ведь я тоже жила одна, но я тебе не изменяла". А он знаешь что ответил?
— Что?
— "Ну и глупо делала. Молодость проходит, при нашей жизни она проходит быстро, зачем было отказывать себе в удовольствии?" Он меня этим страшно оскорбил.
— Да…
— И вообще он переменился, появились какие-то новые ухватки. Недавно я нагнулась под кровать, взять шлепанцы, а он подошел сзади да как ущипнет меня за зад, я так и подскочила от неожиданности и боли, а он засмеялся. Ну что ты на это скажешь?
— Скажу, что ему захотелось "с бабой поиграть". Не иначе.
— Я ему показала чертей, в другой раз не "заиграет". Папа и мама уговаривают меня и так и этак, не сердиться на него, думают, что это пройдет и он станет прежним. Папа мне сказал: "Ты, Шура, не сердись на него, сердись на советскую власть, это она людей калечит".
— Он тебе рассказывал, как жил в лагере?
— Рассказывал, очень немного и неохотно. Меня удивляет в Васе еще она перемена: до ссылки он, как и все мы, при удобных случаях поругивал большевиков, если знал, что в компании нет сексотов. Я ожидала, что после всего, что он перенес там, он будет много их ругать. Так, представь себе, он не только не ругает их никогда, он вообще не упоминает слово "коммунист"; даже если при нем кто-нибудь начнет осуждать власть, он уходит. Ты ведь знаешь маму; она все неполадки и неудачи, даже семейные, сваливает на сов. власть. Недавно был смешной случай: выскочил кабан из катуха и перекопал грядки с цветами, мама начала ругаться: "Проклятые большевики, до чего довели". Я спросила: при чем здесь большевики? А она ответила: "Не было бы большевиков, не пришлось бы мне держать кабана, и были бы все цветы целы". Логика у нее железная! Я уже просила маму при Васе от ругани воздержаться. Он боится даже слышать!
Когда Шура уезжала домой, я ее спросила:
— Как же ты решила с Васей?
— Не могу я жить с ним, поеду опять в Донбасс на работу. Оставлю ему Ниночку. Поживу немного одна, а там решу, как быть дальше.
— Он опять начнет приударять за соседкой.
— Ну и пусть…
— Ты должна подумать о маме, ей будет трудно с такой большой семьей, только таскать продукты с базара что стоит, да еще стирать, готовить…
— Что же я должна делать? Вася говорит, что никуда не уйдет. Он построил для нас жилище, это его дом и семья. Мама с папой его поддерживают.