Люда, моя сожительница по комнате, была довольно приятная девушка, но вскоре меня начало раздражать ее упорное, не скрываемое разглядывание меня по утрам, когда я одевалась. Она сама обыкновенно лежала в постели до самой последней минуты, смотря на меня и делая всякого рода замечания относительно моей наружности, а чаще всего — моей одежды.
— Какие у вас красивые комбинации, — говорила она, вскакивая на минуту с кровати, чтобы пощупать материю, — батистовые и ручная вышивка. Вероятно, дорого заплатили?
— Нет, не дорого, дешевле, чем в магазине, мне их сделали несколько штук на заказ.
— Вон как! А батист у вас в Ростове легко купить?
— Не очень легко, но иногда можно.
Я не могла сказать Люде, комсомолке и активистке, что большинство моей одежды куплено у спекулянтов. Кто знает, как она отнесется к этому? Она может подать заявление в милицию, что я поддерживаю спекуляцию. Другой раз она пощупала материю моего платья.
— Чистая шерсть, вероятно, в "Отеле мод" делали?
— И правда, в "Отеле мод".
— Удивительно, я вот сама ткачиха, знаете, я на шести станках одна работаю, а вот у меня нет таких хороших платьев, как у вас. Я очень хорошие деньги зарабатываю, а купить порядочного платья не могу, негде.
— Разве вам не продают материю на фабрике? Мне рассказывали, что когда на фабрике бывает производственный брак, то его продают работницам.
— Иногда продают. Работниц много, а брака мало. Вот это платье, меня премировали материей за стахановские показатели, — она показала шелковое платье, — но это редко бывает.
Однажды, когда она опять сделала несколько замечаний относительно моей фигуры, я вышла из терпения.
— Люда, неужели вы не знаете, что нехорошо все время наблюдать за мной? Займитесь чем-либо, вот вам лак для ногтей, сделайте себе маникюр, пока у вас есть время.
— Чего вы сердитесь? Ведь я говорю только хорошее.
— Хорошее или плохое, это все равно. Каждое утро вы меня рассматриваете, как будто я слон в зоопарке. Это неприятно!
— Если вы сердитесь, я больше не буду. Мне просто интересно.
Китти пыталась уговорить Люду поменяться комнатой, но Люда не согласилась, по-видимому, не хотела лишать себя интересного зрелища — рассматривать меня по утрам.
Китти — инженер, работает на заводе искусственного каучука в Ленинграде. От нее я узнала, что каучук делают из сахара.
— И много вы изводите сахара?
— Много; сахар переводим в спирт, а спирт — основа каучука. В последние пять лет построено несколько новых заводов.
— Знаешь, Китти, ты разрешила большую загадку для меня. Я часто задумывалась: куда идет сахар? У нас в Ростове последние три-четыре года невозможно купить сахара. Мне приятельница, доктор, рассказывала, что появились даже специальные болезни от сахарного голодания: нарушение сердечной деятельности и ослабление зрения.
— Теперь ты знаешь. А как ваша семья обходится? Покупаете у спекулянтов?
— Очень редко у спекулянтов. Моя мама часто покупает для нас мед в станице, у многих казаков есть пара ульев, и часть меда они продают. Кроме того, один-два раза в году мой муж ездит в командировку в Москву и привозит оттуда. Недавно он привез десять килограммов сахара да еще конфет вдобавок. Смешно и обидно, доцент университета едет в Москву, в научную командировку, а оттуда, как мешочник, везет в чемодане сахар, пряча его между бельем. Он рассказывает, что в вагоне, вскоре после выезда из Москвы, сделали обыск у пассажиров, искали сахар и мануфактуру; его, к счастью, обыскивать не стали. Иначе был бы скандал.
— Ну, конечно, охранники знают, кого обыскивать! Посмотрели на документы и оставили в покое, хотя отлично знали, что и у него есть сахар.
Я обрадовалась, что я еще в санатории, когда началась подписка на новый государственный заем, я надеялась, что она и кончится без меня и я увильну от "добровольного" заема государству. Каждый год разыгрывается одна и та же комедия: во время объявления нового государственного заема созывалось собрание рабочих и служащих; на этом собрании член партийного актива предлагал подписываться на месячную зарплату всем без исключения, его поддерживало еще несколько активистов, причем во время речей употреблялись выражения, вроде: "только враги сов. власти постараются увильнуть и не подписаться" и т.п. При этом упоминалось, что заводы Москвы и Ленинграда уже подписались и что нам нельзя отставать. Если кто пытался возразить, а такие храбрецы, хотя и редко, но находились, вся компания активистов набрасывалась на него, пытаясь "заклеймить позором", вспоминая все его промахи и неудачи на производстве и выставляя его как антиобщественника и даже антисоветчика. Секретная часть, конечно, брала такого храбреца "на заметку", и поэтому протесты бывали очень редкими, но многие пытались не подписываться, не объявляя об этом во всеуслышание. На собрании предлагалось поднять руку тем, кто против, никто, конечно, не поднимал, и предложение считалось принятым единогласно. После этого с подписным листом приходили к каждому в отдельности.