Вот только Луиза — совсем не убитая горем мать. Смерть Стеллы ей на руку. Мы это знали, и она знала, что мы это знаем, но она охала и плакала, как полагается по роли.
Раз Стеллина доля наследства — аптека — достанется Луизе, она может выйти за своего магистра, который и не подумал бы на ней жениться, не будь этой удачи. Теперь Луиза может купить этого молодого и крепкого мужчину и какое-то время доказывать себе, что ей крупно повезло.
Стелла была всем нам в тягость, была для всех помехой, наконец-то помеху убрали с пути. Разумеется, если бы она благополучно вышла замуж, куда-нибудь уехала или каким-то иным путем исчезла из поля зрения, было бы куда лучше. Но, слава богу, она вообще исчезла и о ней можно забыть.
Я видела по Рихарду, как основательно он успел уже забыть о ней, поскольку забвение у него — функция тела. А тело его о ней забыло; он сидел рядом со мной, крупный, плечистый, охочий до новых женщин и новых приключений, и поглаживал костлявые куриные лапки Луизы своей широкой холеной рукой, а рука у него такая теплая, сухая и приятная на ощупь.
От этой теплоты, от успокоительных звуков его голоса Луиза перестала хныкать.
— Всегда, — причитала она, — всегда я ей говорила, осторожнее переходи через улицу, о чем она только думала, хотела бы я знать?
— Да, — сокрушенно поддакнул Рихард, — мы тоже хотели бы это знать, не правда ли, Анна?
Он взглянул на меня, я кивнула. Ни тени иронии не было в его голосе. Я извинилась и сказала, что мне надо заглянуть на кухню. Но я пошла не на кухню, а в ванную и слегка подрумянилась. Бледность меня портит.
У Стеллы последнее время тоже были бледные щеки, но ей было девятнадцать лет, ее лицо от страдания становилось тоньше, становилось взрослым и привлекательным. А женщина за тридцать должна бы вообще утрачивать способность к страданию, ее внешности оно только вредит.
Когда Стелла появилась у нас, ее кожа была покрыта легким загаром. Она была недурна собой, но начисто лишена шарма и грации. На современный вкус она была слишком здоровая и сильная. Недаром потребовался тяжелый грузовик, чтобы умертвить ее. Стелла поступила очень благородно, как бы ненароком сойдя с тротуара, чтобы впоследствии можно было говорить о не счастном случае. Кстати, вот лишнее доказательство, как мало Луиза знала свою дочь, если она могла поверить в несчастный случай. Рассеянность Стеллы была рассеянностью молодого, сильного и сонливого зверька, который и в полусне отыщет верный путь и пройдет сквозь джунгли большого города. Даже шофер грузовика, молодой, бестолковый парень, и тот не поверил в несчастный случай. Стелла решила умереть, и, так же самозабвенно, не помня себя, как некогда попала в жизнь, она выпала из жизни, а жизнь и не подумала ее удержать малой толикой любви, доброты и терпения.
Стелла вправе рассчитывать на нашу признательность. Как было бы ужасно, если бы она приняла снотворное или прыгнула из окна. Ее благородство, благородство сердца проявилось и в том способе смерти, который она избрала, подарив всем нам возможность поверить в несчастный случай. Впрочем, мне от этого не легче, ибо тот единственный, кто должен был поверить в несчастный случай, не поверил и никогда не поверит. Стелла вечно будет стоять между мною и Вольфгангом. Миновало время детской нежности и доверия. Вольфганг ненавидит отца и презирает меня за трусость. Лишь много позже он поймет меня, в ту пору, когда, подобно мне, будет сновать из комнаты в комнату, наедине с тоской и сознанием безысходности. Но меня уже не будет на свете, как нет на свете моего отца, чье насмешливое снисхождение вызывало у меня в детстве неуверенность. Взгляд отца, когда я играла в куклы, — это взгляд, каким я провожаю Вольфганга, когда он с товарищем уходит играть в теннис, и которым он уже сейчас наблюдает за играми своей маленькой сестренки.
Будь сейчас Вольфганг со мной, он непременно затеял бы спасать пичужку, а мне пришлось бы его отговаривать, потому что, если мать птенца не вернется, ему все равно не помочь, раз он еще не умеет есть самостоятельно. Только мать могла бы спасти птенца, а я начинаю сомневаться, что она когда-нибудь вернется. Он кричит так жалобно, что притягивает меня своим криком к окну. Он стал еще меньше, заметно меньше, хотя и утром был уже до того крохотный, что просто уменьшаться некуда. Теперь я вижу его вполне отчетливо — комочек перьев разевает глаза и клюв, обезумев от страха и голода. Его мать больше не вернется. Я снова закрыла окно. Солнце озаряет птенца. Может, он заснет и даст мне несколько часов передышки, раз я не буду за него беспокоиться. От крика он обессилеет раньше времени. Возможно, ему хочется пить, конечно же, хочется. Ну не смешно ли, что меня выбивает из колеи какой-то птенчик. Рихард высмеял бы меня. Я должна поверить, что мать найдет его и дело с концом. Порой мне кажется, что моя неспособность верить накликает беду. Может, и Рихард не стал бы таким, если бы я слепо ему верила, может, все сложилось бы иначе, если бы мой отец, когда я привела Рихарда в дом, не посмотрел на нас таким странным взглядом. Откуда он мог знать, кто дал ему право знать, что будет дальше, и кто дает мне право преследовать Вольфганга взглядом, как раньше я преследовала Рихарда и Стеллу.
Надо приучить себя смотреть мимо людей и предметов, нельзя, чтобы всякий мог по глазам прочесть твои мысли. А еще лучше совсем разучиться думать, ибо даже мысли способны убивать. Я так и думала, что он погубит Стеллу. Думала, покуда он и впрямь ее не погубил. Я знаю, что Рихард боится моих мыслей. Суеверный, как, впрочем, все жизнелюбцы, он испытывает страх перед тем, что выходит за рамки его понимания. Однако он достаточно силен, чтобы переступить через свой страх, как переступает через все, что становится ему поперек дороги.
Почему, почему не было мне предостережения в тот сентябрьский день, когда к нам приехала Стелла? Почему я не отказала Луизе наотрез? Зачем мне понадобилось пускать к себе в дом чужую девушку, тем более что и Рихард был отнюдь не в восторге? Он согласился лишь ради меня и поскольку знал, что она проживет у нас не больше десяти месяцев.
Луиза — моя подруга, другими словами, она уже тридцать лет считает себя таковой. Любить я ее никогда не любила, еще в школе она была жадной, пронырливой и злобной. Ей вечно хотелось того, что она видела у меня: сперва она клянчила у меня ластики, лакированные пояски, бутерброды, позднее ей нужны были мужчины, которые ухаживали за мной, а теперь с помощью своей дочери она разрушила мой покой, стоивший мне таких трудов. Луиза — тот самый ворон, который приносит несчастье: она некрасива, худа и падка до мужчин. Но за всю нашу совместную жизнь я так и не смогла доказать Рихарду, что Луиза мне в тягость. Он не в состоянии понять, как это нельзя отделаться от человека, который тебе неприятен.
Сам Рихард просто не способен оказаться в таком положении. Если человек ему бесполезен, он в два счета отделывается от него. Вот и Стелла понадобилась ему лишь ненадолго, на наких-нибудь несколько недель. Слишком много с ней было возни. Зачем завзятому игроку серьезный и медлительный ребенок? Ни одна женщина не прискучила Рихарду так быстро, как Стелла.
Раньше Рихард ее не встречал, Луиза, как правило, приезжала к нам одна, и потому он составил себе ложное представление о ее дочери. Я до сих пор не могу поверить, что Стелла точно была дочерью Луизы, хотя для сомнения нет никаких причин. Отец Стеллы едва ли отличался высокой порядочностью, раз он рискнул сделать Луизу матерью. Впоследствии он, должно быть, жалел об этой оплошности и пытался защитить свою дочь от своей жены, искусно, но не совсем предусмотрительно составив завещание. Согласно завещанию, Луиза могла пользоваться лишь процентами с капитала, аптеку он оставил Стелле. Но лучше бы он распорядился своим добром иначе, поскольку из-за этого завещания Стелла нажила себе в лице родной матери неумолимого врага.
Тяготясь такой обузой, Луиза отдала Стеллу, до той поры робко прятавшуюся по углам, в монастырскую школу, и тем единственный раз сделала дочери добро. В монастыре Стелла обрела столько любви, что ей хватило этого запаса на целых восемь лет. Потом Стелле следовало бы изучать фармакологию, но Луизу это никак не устраивало: чем меньше Стелла будет разбираться в том, в чем ей надлежит разбираться, тем лучше для Луизы. Однако Стеллу так или иначе надо было пристроить, а мать решительно не знала, к чему ей дочь, когда у нее есть и подруги, и собаки, и любовники, и потому надумала спихнуть ее ко мне по крайней мере на год — срок обучения на торговых курсах. Должно быть, Луиза не раз и не два твердила себе в тихом отчаянии, что приближается день Стеллиного совершеннолетия. Разумеется, это не разорило бы Луизу — у нее при всех обстоятельствах сохранялась ее доля, к тому же, надо полагать, она порядком нагрела руки за минувшие годы, ибо старый и слабоумный опекун Стеллы едва ли был для нее серьезной помехой. Оставался только вышеупомянутый молодой человек, за которого ей безумно хотелось выйти и которого — это сознавала и сама Луиза — можно было получить только за деньги. Я готова признать, что для Луизы действительно создалось безвыходное положение.