А может быть, Анетта слишком здорова и счастлива, чтобы ее можно было любить по-настоящему? О, этот ребенок всегда достигнет того, чего пожелает, и никогда не пожелает недостижимого. Она слаба и беспомощна, как слаб и беспомощен маленький тигренок или цветок-мухоловка. Рихард гордится своей дочерью, хотя в глубине души отлично сознает, что она всего лишь благожелательный соучастник, и всего лишь до тех пор, пока он потворствует ее капризам. Но поскольку Рихард никого так не любит, как себя самого, ему волей-неволей приходится любить и свое маленькое подобие.
Он способен порой дать ей хорошего шлепка, на что Анетта отвечает негромким воем. Вольфганга он не ударил ни разу, Вольфганг из тех детей, которых не бьют. А Рихард слишком умен, чтобы расписываться в собственной слабости и поступать заведомо несправедливо.
В первые недели после своего водворения у нас Стелла ужасно всех стесняла. Рихарду, любящему потягивать по вечерам красное винцо, курить и читать, пришлось поддерживать разговор с девчонкой, до смерти утомительной и вообще никчемной. Анетта к ней ревновала, как ревнует ко всякому, кто претендует на внимание ее близких, Вольфганга угнетала перемена домашней атмосферы, а я корила себя за чрезмерную молчаливость и за неумение общаться с молодыми девушками. Я и подумать не могла о том, чтобы проникнуть в Стеллины мысли. Эта крупная красивая девушка, разве чуть здоровей, чем надо, была в нашем доме чужеродным телом, что и сама прекрасно чувствовала. Она казалась скорее необщительной, чем застенчивой, годы пребывания в интернате наделили ее скованностью, но я думаю, что и там она производила странное впечатление. Она не была миленькой, ребячливой и простодушной, какими обычно бывают молодые девушки. Она, скорее, походила на женщину, которая по случайности осталась ребенком. Но как ни молчалива была Стелла, оказалось, что не замечать ее попросту невозможно. В уродливом коричневом платье, купленном для нее Луизой, Стелла выглядела много хуже, чем могла бы, и все же не замечать ее было попросту невозможно. Комнату для гостей, куда мы решили поместить Стеллу, я пыталась загодя приспособить для молодой девушки, поставила туда кое-какие безделушки, столь любимые девушками, накрыла темную мебель кружевными салфетками.
Когда я увидела Стеллу, первым моим побуждением было унести эти пустячки из ее комнаты, но, раз Стелла их уже видела, пришлось оставить все как есть. И вот лошадки, собачки и балерины продолжали стоять на комоде и выглядели более чем странно рядом с этой крупной и серьезной девушкой. По-моему, Стелла никогда не занималась по-настоящему. Она сидела над своими книгами и тетрадями и явно изнывала со скуки. Считала она неважно и, наверно, по стенографии была хуже всех в классе. Не знаю, были ли у нее хоть какие-нибудь способности. Она возилась со своими цветами и зверушками, охотно бралась за черную работу и вязала из грубой серой шерсти жилеты и носки для неведомых бедняков. Эти неказистые на вид изделия она пересылала в свой монастырь. Рихард подтрунивал над ее тягой к благотворительности. Тогда она вскидывала крупные, тяжелые, очень белые веки и смеялась тихо и неловко, как человек, который еще не выучился смеяться. Вязала она только затем, чтобы часами оставаться наедине со своими мыслями, не прослыв при этом бездельницей.
О чем эти мысли, я не знала. Порой я вообще сомневалась, что у нее есть какие-то мысли, настолько неподвижным было ее лицо. Она охотно играла с Анеттой, и Анетта мало-помалу начала отвечать благосклонностью на благосклонность. Вольфганг лишь издали наблюдал за ней, и взгляд его выражал одновременно любопытство, застенчивость и предубеждение. Он и в этом был совершенно мой сын — ему бы и в голову не пришло сблизиться с посторонним человеком. Когда я поняла, что мне так и не удастся выработать правильное отношение к Стелле, я оставила всякое попечение о ней, начала вести себя, как встарь, когда у нас в доме не было никаких девушек. Правда, присутствие Стеллы по-прежнему тяготило меня, но я помнила, что мне недолго придется терпеть. Я всегда держалась со Стеллой очень приветливо, так же как приветлива со своей служанкой, почтальоном или одноклассниками Вольфганга.
Я вернулась к своим прежним раздумьям, снова начала расхаживать от одного окна к другому, либо с сигаретой, либо упрятав руки в рукава, и глядеть в сад, уже облетевший. Я покупала цветы, которые с каждым днем становились все дороже из-за холодов, я исправно ходила гулять с Анеттой, беседовала с Вольфгангом о книгах, которые тот по-прежнему глотал, хотя, наверно, далеко не все были для него подходящим чтением. Я, разумеется, вела хозяйство и сердилась на Анетту за то, что она ленива и распущена в школе, и, как заведено, обсуждала с Рихардом все вопросы, касающиеся детей и хозяйства. Но это делалось бездумно, по привычке, а истинная жизнь была в стоянии-у-окна,в беспокойной ходьбе по дому и в чувстве теплоты, когда глядишь на Вольфганга.
Несколько лет назад со мной произошло нечто низведшее меня до уровня автомата; автомат исправно выполняет свои обязанности, почти не знает страданий и лишь на короткие мгновения принимает прежний облик женщины молодой и полной жизни. Трогательная линия шеи у Вольфганга, розы в белой вазочке, сквозняк, вздувающий занавески, — и вдруг я сознаю, что покамест еще жива.
И еще одно наполняет меня страхом, наполняет ужасом, чувством, будто уже в ближайшую секунду что-то ринется на меня и разрушит невидимую стену.
Страхи мои напрасны, я понимаю, но снова и снова это возвращается ко мне, смотрит на меня с незнакомых лиц на улице, поднимается ко мне собачьим воем, бьет в нос запахом крови в лавке у мясника, трогает меня ледяными пальцами, когда я вижу круглое и добродушное лицо Рихарда.
Да, должно быть, что-то произошло со мной несколько лет назад, и с тех пор я боюсь, что мне не вынести непостижимое для моего ума и сердца единство добра и зла. Чтобы вынести это знание, нужна исполинская сила. Но исполины не попадают в такое положение. Исполинская сила избавляет от необходимости думать. Исполины предпочитают жить. Во все времена думающие принуждены отказываться от жизни, а живущим незачем думать. Спасительный шаг никогда не будет сделан, ибо тот, у кого хватило бы сил, не знает, что его нужно сделать, а знающий не способен к действию.
Стелла была из тех, кто живет. Она скорей походила на крупную, серую кошку или на молодое деревцо, чем на человека. Безгрешная и бездумная, сидела она за нашим столом, дожидаясь своей судьбы. Рихарду достаточно было протянуть руку, чтобы обхватить ее смуглое запястье. Он не протягивал руки, но зато улыбался и с довольным и спокойным видом разрезал мясо на своей тарелке.