– Свободно?
– Свободно.
Эго были условные знаки, и бумажная лента начинала свертываться с колеса, зажигая на лице молодой женщины пламя удовольствия и вызывая прелестную улыбку на ее губах.
– Не забудь штепсель.
– Мы уже выключились. А твое письмо?
– Только что брошено в ящик. Я получил твое. Благодарю и целую.
– Как жаль, что мы не можем видеться и даже познакомиться!
– Мы скоро познакомимся. Я подал прошение о двухнедельном отпуске.
– Ты приедешь? О, это нехорошо. Почему бы нам не остаться по-прежнему незнакомыми?
– Как, ты уже раскаиваешься?
– Нет… Но ради чего мы будем знакомиться?
– Ради одного удовольствия знать друг друга.
– Я всегда боюсь какого-нибудь недоразумения.
– Из-за писем?
– Нет, но что, если мой муж…
– Я сразу понял бы, не беспокойся.
– Подожди минутку.
Эта бедная женщина, явившаяся за письмом от сына, которое, по ее словам, должно было непременно придти из Америки, никак не могла понять, что никакого письма нет. Телеграф же продолжал нетерпеливо стучать: тик-так, тик-так. В эти часы он обыкновенно бездействовал, но все-таки нельзя было слишком долго оставаться выключенными.
– Тик-так, тик-так.
Это значило: – Прощай, до завтра.
И немедленно вслед за тем раздавалось бешеное тик-так!
– Я уже давно барабаню! У меня уже полчаса лежит телеграмма для передачи. Ушей у вас нет, что ли? Я только из вежливости не подаю на вас жалобы.
– Я к вашим услугам.
Во время передачи телеграммы, тот снова начинал свое. Она торопилась поставить штепсель.
– Я понял, – говорил он. – Чего хочет этот дурак?
– Тише, потом скажу.
В течение трех месяцев воображение синьоры Деи неутомимо работало над этим сном наяву; бедная молодая женщина не понимала всей опасности, которой она подвергалась. Этот ухаживатель находился на расстоянии примерно двадцати миль; весьма вероятно, что им никогда не придется познакомиться, думала она; их разговор, начинаемый и прерываемый по нескольку раз в день, составлял единственное развлечение в ее одинокой трудовой жизни. Муж… Господи, они поженились по желанию родных, без всяких сантиментальностей, а тем более без любви. Место Пиетро Ветере не было очень доходным, но это было уже нечто, начало, как он говорил, и давало ему надежду на быстрое повышение с переводом в главный город провинции, а при помощи депутата даже может быть в столицу. Пиетро Ветере, лентяй на деле, становился пылким мечтателем в разговорах о будущем и часто принимал за действительность легкие полеты своего бюрократического ума.
Его мечтания подкреплялись упорною верою в лотерею, в которой он участвовал каждую неделю в течение трех лет, и которая воплощала единственное идейное стремление, освещавшее его почтово-телеграфную жизнь.
Муж и жена любили друг друга, насколько это полагается при совместной жизни. Надо добавить, что и у жены не было другого идеала кроме относительного, весьма относительного довольства, которое давало им служба.
В этом отношении они прекрасно подходили друг другу, и дни, месяцы и годы протекли бы для них бесцветно, однообразно и без волнений, потому что даже материнство не нарушило их течения, если бы…
Она прекрасно помнила этот назойливый тик-так… Далекий коллега воображал, что обращается к коллеге, желая поболтать немного по телеграфу, несмотря на запрещение. Ей пришлось открыть свою личность, потому что коллега сообщал предполагаемому коллеге такие вещи, на которые она не могла отвечать из чувства стыдливости. И с того разу он перешел понемногу от шутливых фраз к серьезным разговорам, сперва осторожно, потом свободно.
– Вы брюнетка или блондинка?
– Не все ли вам равно?
– О, если бы вы знали! Днем я мечтаю и стараюсь представить себе ваш облик, а ночью вы мне снитесь… всегда блондинкою.
– Вы угадали.
– Ах, как я рад! А вы?
– Я? Я ничего не думаю.
– Какая вы гадкая!
Затем почти незаметным для них образом вы перешло в ты, и слова любви длинными рядами стали появляться на ленте, которую синьора Дея рвала и бросала тотчас же по прочтении. За лентою последовали и письма.
– Кто этот Паоло Бони до востребования? – спросил однажды муж, случайно помогавший ей в разборе корреспонденции.
– Почем я знаю? Может быть кто-нибудь собирается приехать сюда.
Ей пришлось отвернуться, чтобы не выдать себя; сперва она вспыхнула, потом лицо ее покрылось бледностью.
Так она испытала прелести любви, которых ей не пришлось узнать в качестве невесты и жены.