Екатерина Николаевна Вильмонт
Мимолетности, или Подумаешь, бином Ньютона!
Часть первая
Что было…
В Риме на лестнице площади Испании сидел совершенно счастливый человек. По крайней мере мне так показалось. Об этом свидетельствовала даже его поза. И выражение лица. Ему было лет сорок. И он с детским упоением лизал шоколадное мороженое из огромного вафельного рожка. Мне нравилось наблюдать за ним. Я вообще в последнее время полюбила это занятие – наблюдать за незнакомыми людьми и придумывать им историю. А этот был еще очень красив. Он, конечно, не итальянец. Скорее всего, скандинав. Светло-каштановые волосы, светлые глаза, то ли голубые, то ли зеленые, не разглядишь. Ботинки на нем явно очень дорогие. И часы. За годы работы в глянцевом журнале я научилась распознавать такие вещи. Интересно, чему он так радуется? Обручального кольца нет. Хотя это ничего не значит. А может, как раз этому он и радуется? Может, развелся, освободился? Если он был женат на итальянке, то развод дался ему ох как нелегко… А я? К чему привела меня маниакальная идея замужества? С любимым не вышло, так хоть с кем… Мне вдруг стало страшно. Через две недели свадьба… И платье сшито… Верх изысканности – тончайший шелк цвета слоновой кости с брюссельскими кружевами… И свадебное путешествие заказано. На Мальдивские острова. Идея не моя. Но Серджио обожает дайвинг и рыбацкие приключения. А что мне-то там делать? Но я молчу. Мне в общем как-то все равно. Мальдивы так Мальдивы.
Я продолжала наблюдать за скандинавом. Громадная порция мороженого таяла, а он чересчур медленно и вальяжно его ел. Вот тормоз! Горячий скандинавский парень! Да сейчас мороженое потечет на дорогие светлые брюки. И точно!
– Ах мать вашу! – воскликнул он на чистейшем русском языке.
На брючине расползалось большое шоколадное пятно. Он вскочил в растерянности, ловко зашвырнул мороженое в довольно далеко стоящую урну. Полез в карман за носовым платком…
Я вытащила из сумки пакетик с пятновыводящими салфетками.
– Вот, возьмите. Это ототрет пятно. Он взглянул на меня с удивлением.
– Это пятновыводитель?
– Да. Только не тормозите, оттирайте скорее.
– Спасибо. Вы русская? А я решил, что вы типичная итальянка… И очень красивая.
А мне-то казалось, что он меня и не заметил.
– С ума сойти, кажется и вправду отходит…
– Возьмите еще одну. Эта уже грязная.
– Спасибо, вы просто чудо. Спасительница. У меня через полтора часа переговоры, а гостиница далеко. Я бы не успел. Хотел уж бежать покупать новые брюки.
– Все в порядке. Теперь надо высушить пятно.
– Да тут на солнышке в миг высохнет. Чем я могу отблагодарить вас?
– Не о чем говорить. И вот, возьмите эту пачку. У меня еще есть.
– Ну, уж тогда я буду в неоплатном долгу.
– Пусть это будет ваш самый большой долг в жизни, – засмеялась я.
– Ненавижу быть должным. Долг даже в десять рублей меня напрягает.
– Хорошо, тогда в отплату этого непомерного долга скажите, почему у вас был такой невероятно счастливый вид? У вас случилось что-то хорошее? Поделитесь.
– Да нет… Ничего такого… Просто Рим, площадь Испании, потрясное мороженое, солнышко…
– Только и всего? А я решила, что вы… Впрочем, неважно.
– Нет уж, договаривайте. Что вы там насчет меня решили?
– У меня было два варианта. Либо вы здорово и счастливо влюблены…
– Либо наоборот, только что развелся?
– Именно!
– Увы, ни то ни другое. Просто я умею наслаждаться моментом. Мне было хорошо. Я ответил на ваш вопрос?
– Пожалуй.
– А что вы делаете сегодня вечером?
– Сегодня вечером… Я занята.
– Ну что ж, не смею настаивать. Но мне жаль. Скажите, прекрасная незнакомка, как вас зовут. Хотя сперва следует мне представиться. Гунар Лиепиньш.
– Вы латыш?
– На одну четверть.
– А меня зовут Фаина.
– Фаина? Какое редкое имя… Кажется, никогда не знал ни одной Фаины, кроме разве что Раневской.
Я развела руками и улыбнулась. Я все-таки почти угадала. Хоть и не скандинав, но прибалт, что в принципе почти одно и то же. Словом, викинг.
– А завтра, примерно в это время, вы свободны?
– Увы, нет.
– Ну что ж, тогда прощайте, прекрасная незнакомка. Нет, не так! До свидания, прекрасная Фаина.
– Удачи на переговорах, Гунар!
Я повернулась и пошла прочь. Почему я не захотела встретиться с ним еще разок? Испугалась? Наверное. Ни к чему мне сейчас заводить какие-то новые отношения. Я чувствовала, что понравилась ему… А он мне, кстати, не очень… слишком красивый.
Мои родители расстались, когда мне было десять лет. Поначалу я страшно горевала, но, повзрослев, поняла, что только чудом они продержались вместе столько лет. Как там у Пушкина: «Они сошлись. Вода и камень, стихи и проза, лед и пламень…» В отце бушевала смесь разных кровей – итальянской, еврейской, польской и русской. В маминых жилах текла смесь русской и финской. Мама во всем и всегда стремилась к порядку. Она просто не могла жить, если что-то было не сделано, не улажено, не соответствовало ее представлениям о пресловутом порядке. А отец был человек стихийный. Ему этот порядок претил, он вечно дразнил маму «Фрау Орднунг». Словом, они расстались. И я помню, когда отец забрал из дому свои вещи, мама вдруг тяжело вздохнула. Но это был вздох облегчения. Наконец-то в доме воцарится порядок! И он воцарился. Но я затосковала. И с нетерпением ждала воскресений, когда отец забирал меня и мы с ним шли «нарушать порядок»! Это было так весело! Он вел меня куда-нибудь, куда мама ни за что бы меня не пустила. Например, в Парк культуры на аттракционы. А потом в боулинг, тогда это называлось «кегельбан», где пили пиво, курили и вообще была совсем не детская атмосфера. Тем более, что там стояли чуть ли не первые в Москве игровые автоматы. Папа катал шары, а я играла на автоматах. Потом мы шли в какой-нибудь ресторан в творческих клубах Москвы. В Дом кино или Дом литераторов или Дом архитектора или ВТО. Отец был модным фотографом. Разумеется, маме я не рассказывала о наших похождениях. Я говорила, что мы были в цирке или в театре или в зоопарке.
– Не надо маме все рассказывать, она огорчится, – предупреждал отец.
– Папа, но ты же сам сколько раз говорил – врать нехорошо.
– Врать плохо, а вот умолчать иной раз просто полезно для здоровья.
– Для маминого здоровья? – уточняла я.
– Для всеобщего здоровья, – смеялся папа.
Так прошло три года. Я взрослела. Мама вышла замуж. Ее новый муж казался мне самым скучным человеком во всем свете. Но зато он тоже любил порядок. Помню, я говорила своей закадычной подружке Татке:
– Не понимаю, как она может… После папы… От этого ее Валечки такой тоской веет, он такой правильный, скучный, я, как его вижу, зевать начинаю! Жуть с ружьем!
– Нет, похоже, именно без ружья! – предположила Татка.
Мы ржали.
За мной начали бегать парни. И я влюбилась. В десятиклассника. Он тоже не остался равнодушен. И однажды, провожая меня после кино, решился наконец меня поцеловать. Я давно этого ждала. И мы стали целоваться как ненормальные. За этим упоительным занятием нас и застал мамин муж Валентин Валентинович.
– Фаина! Ступай немедленно домой! Мне надо поговорить с этим юношей.
– Не надо вам с ним говорить! – возмутилась я. – Вы мне никто! У меня есть отец, и если надо, то он с ним сам поговорит.
У отчима покраснели уши и кончик носа. Он возмущенно запыхтел, но все-таки схватил меня за руку и поволок в квартиру.
– Не смейте ее трогать! – заорал Сенька.
– Уйди, мерзавец!
– Он не мерзавец! – завопила я. – И отпустите меня!
На наши вопли выскочила мама.
– Что тут происходит?
– Леля, твоя дочь совсем потеряла стыд!
– Сенька, уходи! – шепнула я. – Сама разберусь!