Глава 1.
Но ваши дни прошли; забыты без следа, Кто грацией пленял и был венчаем славой; Вас оскорбить готов насмешник без стыда, Мальчишки злые вас преследуют оравой! “Цветы зла” Шарль Бодлер
В тот час, когда воздух напоён влажной свежестью, ещё хранящей холод минувшей ночи, когда над сонной природой начинает властвовать золото утренней зари, когда тело и мысль полны одухотворяющей бодрости и неиссякаемой силы, шум и суета уже воцарились на многочисленных улицах и переулках пусть и небольшого, но оживлённого не менее других крупных поселений городка. Постепенно наливавшееся глубокой синевой небо обещало приятный погожий день жителям, довольствующимся в последние недели лишь жалкими крохами летнего тепла, столь скудного в августе этого года. Многие семьи, живущие только за счёт плодородия своих земель, были всерьёз обеспокоены недостатком необходимого для пропитания урожая. К тому же, тяжкие воспоминания о перенесённом голоде пятью годами ранее ещё жили в памяти и внушали невольный страх и смутные предчувствия беды при малейших признаках непогоды. Особенным образом неурожай пугал женщин. Что же может быть чудовищней истязающего детского голода для их матерей? На что только не пойдёт любящее сердце, готовое претерпеть все муки ада ради спокойствия и благополучия того, кто всецело владеет им! С беспокойством оглядываясь назад, они с содроганием думали о повторении той жестокой зимы, обрекшей стольких людей на гибель. О нет, далеко не все предавались гнетущим мыслям, терзающим и опустошающим душу сильнее любого голода, поскольку тогда она лишается опоры, стержня и неизбывной твёрдости. В душе многих людей победоносным флагом раскинулась надежда и вера. Разрушительная стихия до поры до времени дремлет внутри нас, но стоит лишь на мгновение допустить предательство по отношению к своим основополагающим жизненным принципам, и она уже готова выплеснуться бушующей волной, сметая на своём пути все достижения чести, мужества и душевной силы. Ибо только вера, порождающая стойкость, спасает обезумевшего человека в пучине лишений и невзгод. Городская же знать не ведала страданий, настигших простой народ в тот несчастный год. Фривольные маскарады, где под хрустальным блеском жирандолей* разодетые гости рассыпались в лицемерных любезностях, пышные обеды с ломящимся от изысканных яств столами, разыгранные на площади мистерии приглашёнными парижскими актёрами, - всё кричало о крайнем равнодушии к нуждам народа и нежелании замечать что-либо за пределами сияния своего богатства. Таково было положение вещей и ныне, ведь что значат пять лет в маленьком городке, где жизнь настолько насыщена бесконечными мелочными делами, событиями, которым люди придавали такое большое значение, будто рассматривали всё происходящее через увеличительное стекло? Казалось, что жители хотели искупить малую территорию своих владений преувеличенным стремлением к жизни, её радостям и бурям. Своими стараниями они превратили провинциальное поселение в некое подобие столицы, сжатой до неузнаваемости. Люди гордились яркостью и пестротой своего существования, в то время как приезжий человек про себя посмеивался над глупым тщеславием самопровозглашённых местных королей. Именно эта насыщенность бурного течения жизни, доведённая до крайности, и была смешна любому чужеземцу. В отдалении мерно загудел колокол четырёхсотлетнего аббатства, возвещая о конце утрени. Среди многоголосого хора пробуждающегося города, состоящего из криков глашатаев, вопящих наперебой неутешительные новости из воюющего Грансона*, из возгласов торговцев, зазывающих каждый на свой лад снующих мимо прохожих, из монотонного цоканья копыт, звонко стучащих по каменной мостовой, можно было различить тонкий скрип тут и там открывающихся калиток домов знатных и величественных, насколько они могут быть такими в маленьком провинциальном городке. Аккомпанементом этому скрипу звучал сердечный шёпот напутствий и предостережений уходящим в ранний час детям. Как много тревог и волнений, сколько томительных ожиданий и благоговейных надежд поднимает в душе провожающих своих детей женщин этот певучий скрип! Тысячи возможностей и путей открываются перед детскими лицами, неизведанный мир манит, зовёт, подобно всё возрастающим возгласам торговцев, и, позволяя себе обмануться мнимой свободой и безмятежностью ласкового утра, дети снова и снова сбегают с крыльца родного дома, устремляясь навстречу новому дню. К тому моменту, как звучные удары колокола окончательно растворились в воздухе, друзья и знакомые, приветствуя друг друга озорными шутками и весёлой приятельской вознёй и внося, таким образом, свою лепту в утреннюю сутолоку города, уже направлялись привычной дорогой к восточным воротам. В основном они были юны и беззаботны, рады и счастливы так, как можно быть счастливыми в пору уходящего детства, когда печали и горести впервые приобретённого опыта ещё не давят на хрупкие плечи юношей. Ярким солнечным утром их игры нисколько не омрачала мысль о том, что они снова, как и каждый предыдущий день, направляются в стены древнего аббатства, где почти до вечера проходили их долгие занятия. Они также не ведали о том, сколько надежд и ожиданий возлагается на них из-за столь высокого положения в обществе их семейств, сколь высоки требования и как тернист их блестящий путь. Под тяжёлыми каменными сводами монастыря, гнетущего своим величием и мрачной торжественностью, детская непосредственность и лёгкость бытия жестоко подавлялись аскетичной тишиной и неизбывным глубоким спокойствием, которые, казалось, навеки впитались во всё: и в строго геометрические узоры мозаичного пола из крупных мраморных плит, и в массивные столбы, разделённые полуциркульными арками, и в резные орнаменты, венчающие суровые и мощные пилястры. Как томительно и скучно было проводить здесь долгие часы, погружаясь в омут книжных изысканий, бесконечных латинских глаголов и греческих фраз, этим едва вылупившемся птенцам, словно запертым насильно в душной маленькой клетке! Их путь был предопределён рождением в определённой среде, ибо коварный случай ведает судьбами людей. Жестокая ли, милосердная ли вышняя воля направила указующий перст на этих детей, сидящих ныне каждодневно на высокой дубовой скамье, вкушая азы древних наук, ещё не понимая, что их будущее, полное величия и благородных целей, давно предрешено. Но то ли в силу той особенной легкомысленности, что присуща ранней юности, то ли просто опьянённые редким августовским теплом, спешащие в аббатство дети были излишне веселы и резвы, поражая вечно недовольных жизнью ремесленников, уже сидящих за работой в открытых нараспашку мастерских, и приводя их в злобное недоумение игривыми шутками и летящими неуловимыми движениями. Кто-то, глядя на шумную процессию, добродушно посмеивался, возможно, вспоминая свои юные годы, а кто-то кривил губы в презрительной усмешке, видя в проходящих мимо превосходно одетых детях лишь символ жадности господствующей знати, столь безжалостной к таким бедолагам, как он. Поглощённые собственным миром, дети едва замечали взгляды, бросаемые на них, но ещё меньше их мысли занимала учёба, неумолимо подстерегающая за следующим поворотом. Они уже подошли к черте города, где старинные каменные особняки сменялись скромными и простыми деревянными домами, неказистыми с виду, но прочными и выносливыми перед лицом непогоды. В основном хижины поднимались ввысь на три этажа, завершаясь сланцевыми двускатными кровлями, на которых маленькими островками зеленел мох. Но между ними попадались и совсем крошечные лачуги, прижатые к земле быстротечным временем и неизбежной изветшалостью. Их ветхие стены, грозящие вот-вот обрушиться, были испещрены крупными трещинами и кое-где чернели прогнившим деревом, готовым в скором времени обратиться в труху. Внешность этих построек удивительным образом отображала сущность их жителей. Утром окна шатких лачуг зияли пустыми чёрными дырами, пропуская немного воздуха и света в жилище, но при наступлении ночи и в пору осенних заморозков они намертво закрывались массивными задвижными ставнями. Внутреннее убранство не отличалось чистотой и хотя бы намёком на достаток: в углу ютилась каменная печь на плотно утрамбованном земляном полу, к стене примыкал покосившийся стол, на котором изредка можно было встретить лучину, освещающую, но не дающую никакого тепла. За низким забором обычно виднелась узкая тропинка, ведущая в небольшой огород за домом, скромно обеспечивающий необходимой пищей бедняков, живших в этих лачугах. Волей случая встретившись с ними на улице или в толчее городского рынка, вы непременно узнаете их по смиренным лицам, сгорбившимся от непосильной работы плечам да тусклому безжизненному взгляду, привыкшему смотреть на мир, как на череду непрекращающихся бедствий и страданий. Болезни в этих домах были частыми гостьями. Но, несмотря на многие невзгоды, их сердца были закалены и тверды ежедневной борьбой за существование, что делало их присутствие на этой земле гораздо более прочным, чем вековые усадьбы и замки феодалов. Они инст