у и беспокойство, их умиротворённые и уветливые лица, и сомнений больше не осталось в душе мальчика. Предательство и обман не могут рождать семью. С этими мыслями Ганс вошёл в город и, расставшись с другом, направился к кладбищу, дабы навестить могилы своих истинных родителей и воздать им ту благодарность, осознание которой только сейчас, точно вспышкой молнии, осветило его разум. Как только из замка вывели двух приятелей, герцог удовлетворённо потёр руки и незамедлительно распорядился, чтобы мнимого аббата, будто преступника или злодея, тотчас же доставили в темницу, расположенную на вершине одной из высоких башен. Погружённый в свои невесёлые размышления, Альберт покорно позволил связать кисти своих рук и увести себя прочь от тревожно глядящей ему вослед Аталии. Бросив на неё краткий, исполненный непереносимой душевной муки, взгляд, он успел заметить бесконечную вину, написанную на её непреходяще прекрасном лице. Но нет, на нём не горело раскаяние, не разливалась горечь, не мерцало сожаление: только виднелась умудрённая прожитыми годами, неизбывная женская печаль. Находясь в крайнем замешательстве, чувствуя себя безвозвратно потерянным, Альберт слепо и безвольно повиновался страже, уводившей его навстречу скорой будущей погибели. Темница, в которой некоторое время спустя оказался мужчина, представляла собой округлую маленькую комнатку, скользкий каменный пол которой был устлан полупрогнившей от сырости соломой. Неясный вечерний свет скользил косыми лучами по убогому пристанищу аббата сквозь узкую бойницу, закрытую толстой решёткой. Проводив пленника, стража молча удалилась, с резким стуком закрыв за собой массивную железную дверь и оставив мужчину наедине с его ожившими страхами в промозглом затхлом полумраке. Прежде нещадно горящее солнце, казалось, холодело и всё ниже накренялось к границе темнеющего горизонта, отчего сумрак нового жилища аббата начал постепенно сгущаться, а каменные стены отдавать ещё большей сыростью. Временами по углам раздавались лёгкие шорохи, скрежет и слышался тонкий писк, однако присутствие мерзких сожителей не пугало мужчину, а наоборот причудливым образом гармонировало с его внутренним мироощущением. По его скромным представлениям, именно в такой темнице некогда закончил свою жизнь граф Уголино, заточённый в Голодную башню вместе со своим многострадальным семейством*. Ощущение поддержки родного существа, вероятно, сглаживало муки последних предсмертных часов, однако Альберт, сравнивая себя и давнего опального пизанского правителя, с радостью принимал вынужденное одиночество, не имеющее возможности облегчить тяжёлую ношу на груди друга, брата или возлюбленной. С приближением полуночи писк усилился и раздавался уже совсем рядом с сидящим на соломе аббатом. Вскоре он не выдержал и стал мерить беспокойными шагами длину удручающе маленькой камеры. Душевное волнение сообщало дрожь и нетерпение всему метущемуся по темнице телу, а потому мужчина непрестанно находился в движении, припадая то к железной двери, то к решётке узкой бойницы, то без сил падая на холодный скользкий пол. Тем не менее, он с мрачным удовлетворением и восторгом разглядывал кровоточащие влагой стены, вдыхал витающий в воздухе смрад и благодарил Бога за то, что ему представилась великолепная возможность сполна искупить свою невыносимую вину, гложущую его, словно стая диких голодных зверей. Если бы его спросили, в чём именно состоит его вина, он бы не смог подобрать точных и правильных слов, объясняющих его добровольное самоистязание, ибо он чувствовал, что вина его выражалась не в поступках, а в их отсутствии. Вина незримо проходила сквозь его мысли, суждения и речи. Он с горячностью порицал свои бесплодные и иллюзорные искания, которые, как он понимал только теперь, были не чем иным, как оправданием собственного бездействия. Как уничижительно и неоправданно он прежде клял мальчика, в жилах которого текла его родная кровь! Как трусливо и лицемерно он закрывал глаза на неоспоримое сходство! С каким завидным постоянством он отрицал громогласно звучащую правду! Глупец! О, в нынешних обстоятельствах мрачная темница представлялась ему обетованным раем, и он был готов посвятить всю свою оставшуюся жизнь страданию и неизбежному угасанию в нём. В порывах самобичевания он звал смерть, как сердечную подругу и любящую мать, дабы она своим целебным воздействием помогла ему до конца искупить вину жизни, обновить его душу и одарить сладостной лёгкостью бытия. Но уже в следующее мгновение он с жаром отрекался от этой мысли, видя в ней лишь привлекательный, но слишком простой и недостойный выход. Понемногу волнение улеглось в его сердце, и им незаметно завладела горестная тоска. Аббат подошёл к решётчатому оконцу и устремил застывший в непреходящей думе взор в сумрачную даль. Чувство нежного и томительного прощания с природой, с миром, с людьми охватило всё его существо, а алый закат показался невыразимо прекрасным, поистине удивительным и волшебным в своей пышной красочности и одухотворённом величии. О, неужели ему суждено вскоре покинуть столь чудный мир? Верхушки дерев чернели на фоне зарева, и он остро чувствовал, как вместе с уходящим солнцем угасает и его жизнь. Вдруг что-то необъяснимо чужое привиделось мужчине в алеющем небосклоне: над морем недвижного леса робко, словно таясь, поплыл серый дымок. Завиваясь ажурными кольцами и постепенно сгущаясь, он поднимался всё выше и выше над раскидистым лесом, заполняя темнеющий небосвод сумрачным и тревожным чадом. И вот уже не закатные лучи солнца озаряли усталую землю: то были всполохи разгорающегося с невероятной силой пожара. Внезапно Альберт с ужасом понял, что в той стороне располагается их город, и горит, вероятно, именно он. Запах сожжённого дерева ветром доносился до герцогского замка и проникал на вершину башни пленника сквозь узкий просвет бойницы. Издалека послышался гулкий и тягучий звон набатного колокола, рыдающе созывающий всех людей на борьбу с самым опасным и непредсказуемым врагом - природной стихией. Жаркое солнце было тому причиной или чья-то роковая неосторожность: огонь беспощадно заполонял собой дома, огороды, поля и виноградники, методично уничтожая всё то, что с такими чаяниями и трудом терпеливо возводили люди год за годом. Его невероятная мощь и быстрота распространения не оставляли даже крохотной надежды на более или менее благополучный исход в душе каждого горожанина. Всё пошло прахом, вся их прежняя жизнь оказалась лишь приготовлением к такому неожиданному и разрушительному концу. Всюду раздавался плач и звучал крик, кто-то, слепо жертвуя своей жизнью, пытался спасти от огня крохи былого достатка, забегая в объятые пожаром дома и навек пропадая в их трескучем чреве. Альберт не слышал отчаянной суеты погибающего города: только яркие вспышки, точно молнии, проносились в багровых небесах пред его широко открытыми глазами. Его сердце переполняло удовлетворение от увиденного. Внезапно позади него с грохотом и лязгом приоткрылась железная дверь, и на пороге убогой темницы показалась высокая царственная фигура женщины. Она стояла на самом проходе, не делая ни шага в суровое обиталище аббата, её бледное лицо прерывисто освещали яркие всполохи бушевавшего на небе зарева пожара, сообщая ему грозное и даже воинственное выражение. Словно высший судия, Аталия появилась на пороге его последнего пристанища. - Все встревожены пожаром, - кратко произнесла она, и от её слов на мужчину повеяло стылым холодом. - Мы одни здесь: нет ни стражи, ни герцога. Вероятно, ты изумлён и сейчас задаёшься вопросом: зачем я посетила тебя. Вероятно, в твоём сердце остался один только гнев по отношению к бывшей подруге и наперснице твоих потаённых дум. Но поверь мне: меньше всего на свете я желаю твоей погибели! Я пришла с единственной целью - освободить тебя. Волей небес, случилось так, что твои бдительные стражники покинули свой пост и отправились к горящему городу. Хозяин земель должен поддерживать жителей в любой беде и грозном несчастии. Так воспользуйся же тем, что само идёт тебе в руки! Уходи отсюда, милый Альберт! Эта отвратительная темница создана не для таких величавых и чистых душ, как твоя! Умоляю тебя, скорее уходи, пока не вернулись твои защитники, усердно стерегущие тебя для одной только гибели! Ступай же, дорога свободна и безлюдна. Она отступила на шаг в сторону, и перед Альбертом показался чёрный провал выхода. Не дождавшись ни ответных слов, ни каких-либо движений навстречу, Аталия устало вздохнула и произнесла тихим и отстранённым голосом, звучащим неожиданно мягко после холодных и излишне рассудительных речей: - Знаешь, я нисколько не удивлена твоим молчанием. Да, могу признать, что я даже ожидала этого. Твоя высокородная честь не позволяет удостоить каким-либо ответом человека, сделавшего так много зла, ненавистного тебе и презираемого всей твоей широкой и бескорыстной душой. Сможешь ли ты выслушать меня? Сможет ли твой чуткий слух вытерпеть жалкие попытки моего оправдания? По-прежнему не отвечая ни слова, аббат повернулся к окну и снова устремил недвижный взор на пляшущие в небе колыхания огня, виднеющиеся за сумрачной границей леса. Любовь к