недостойный выход. Понемногу волнение улеглось в его сердце, и им незаметно завладела горестная тоска. Аббат подошёл к решётчатому оконцу и устремил застывший в непреходящей думе взор в сумрачную даль. Чувство нежного и томительного прощания с природой, с миром, с людьми охватило всё его существо, а алый закат показался невыразимо прекрасным, поистине удивительным и волшебным в своей пышной красочности и одухотворённом величии. О, неужели ему суждено вскоре покинуть столь чудный мир? Верхушки дерев чернели на фоне зарева, и он остро чувствовал, как вместе с уходящим солнцем угасает и его жизнь. Вдруг что-то необъяснимо чужое привиделось мужчине в алеющем небосклоне: над морем недвижного леса робко, словно таясь, поплыл серый дымок. Завиваясь ажурными кольцами и постепенно сгущаясь, он поднимался всё выше и выше над раскидистым лесом, заполняя темнеющий небосвод сумрачным и тревожным чадом. И вот уже не закатные лучи солнца озаряли усталую землю: то были всполохи разгорающегося с невероятной силой пожара. Внезапно Альберт с ужасом понял, что в той стороне располагается их город, и горит, вероятно, именно он. Запах сожжённого дерева ветром доносился до герцогского замка и проникал на вершину башни пленника сквозь узкий просвет бойницы. Издалека послышался гулкий и тягучий звон набатного колокола, рыдающе созывающий всех людей на борьбу с самым опасным и непредсказуемым врагом - природной стихией. Жаркое солнце было тому причиной или чья-то роковая неосторожность: огонь беспощадно заполонял собой дома, огороды, поля и виноградники, методично уничтожая всё то, что с такими чаяниями и трудом терпеливо возводили люди год за годом. Его невероятная мощь и быстрота распространения не оставляли даже крохотной надежды на более или менее благополучный исход в душе каждого горожанина. Всё пошло прахом, вся их прежняя жизнь оказалась лишь приготовлением к такому неожиданному и разрушительному концу. Всюду раздавался плач и звучал крик, кто-то, слепо жертвуя своей жизнью, пытался спасти от огня крохи былого достатка, забегая в объятые пожаром дома и навек пропадая в их трескучем чреве. Альберт не слышал отчаянной суеты погибающего города: только яркие вспышки, точно молнии, проносились в багровых небесах пред его широко открытыми глазами. Его сердце переполняло удовлетворение от увиденного. Внезапно позади него с грохотом и лязгом приоткрылась железная дверь, и на пороге убогой темницы показалась высокая царственная фигура женщины. Она стояла на самом проходе, не делая ни шага в суровое обиталище аббата, её бледное лицо прерывисто освещали яркие всполохи бушевавшего на небе зарева пожара, сообщая ему грозное и даже воинственное выражение. Словно высший судия, Аталия появилась на пороге его последнего пристанища. - Все встревожены пожаром, - кратко произнесла она, и от её слов на мужчину повеяло стылым холодом. - Мы одни здесь: нет ни стражи, ни герцога. Вероятно, ты изумлён и сейчас задаёшься вопросом: зачем я посетила тебя. Вероятно, в твоём сердце остался один только гнев по отношению к бывшей подруге и наперснице твоих потаённых дум. Но поверь мне: меньше всего на свете я желаю твоей погибели! Я пришла с единственной целью - освободить тебя. Волей небес, случилось так, что твои бдительные стражники покинули свой пост и отправились к горящему городу. Хозяин земель должен поддерживать жителей в любой беде и грозном несчастии. Так воспользуйся же тем, что само идёт тебе в руки! Уходи отсюда, милый Альберт! Эта отвратительная темница создана не для таких величавых и чистых душ, как твоя! Умоляю тебя, скорее уходи, пока не вернулись твои защитники, усердно стерегущие тебя для одной только гибели! Ступай же, дорога свободна и безлюдна. Она отступила на шаг в сторону, и перед Альбертом показался чёрный провал выхода. Не дождавшись ни ответных слов, ни каких-либо движений навстречу, Аталия устало вздохнула и произнесла тихим и отстранённым голосом, звучащим неожиданно мягко после холодных и излишне рассудительных речей: - Знаешь, я нисколько не удивлена твоим молчанием. Да, могу признать, что я даже ожидала этого. Твоя высокородная честь не позволяет удостоить каким-либо ответом человека, сделавшего так много зла, ненавистного тебе и презираемого всей твоей широкой и бескорыстной душой. Сможешь ли ты выслушать меня? Сможет ли твой чуткий слух вытерпеть жалкие попытки моего оправдания? По-прежнему не отвечая ни слова, аббат повернулся к окну и снова устремил недвижный взор на пляшущие в небе колыхания огня, виднеющиеся за сумрачной границей леса. Любовь к этой женщине оказалась для него отравленным хитоном Несса*, но, даже понимая это, он не мог изгнать из своей души тёплую сердечную привязанность к ней. Аталия не ушла и, по-своему расценив молчание мужчины, сначала робким шёпотом, а потом голосом, исполненным просыпающейся силы и глубины, повела свой рассказ. И слова её походили на покаянную исповедь пред обманутым ею бывшим мужем и возлюбленным. Ничто так не смягчает сердце женщины, как разделённая между двоими тайна, прежде тяготившая её. Однако её мягкий грудной голос не дрожал и не прерывался, обретая по мере рассказа свойственные ему властность и решительность. Казалось, ей жизненно необходимо было выговориться, облегчить ношу знания в своём сердце, но не испросить прощения, хотя оно, несомненно, значительно уменьшило бы печаль в её лазурных глазах. Начав с самого начала - с раннего детства - она рассказывала о своих первых бедах и разочарованиях, о внезапно настигших её унижениях, боли и страданиях, о сиротстве и бедности, омрачивших её юные годы. Вступив в пору своего цветения, она вынуждена была довольствоваться столь малым, что её внешняя красота, возрастающая день ото дня, казалась ей насмешкой и упрёком судьбы. Она поведала Альберту о своём давнем страхе пред титулом, знатностью и богатством, о своём совершенно иррациональном желании обладания и стремления к роскоши, достатку и величию. Вспоминая их совместную тихую жизнь на лоне всепонимающей природы, она клялась в чистейшей и искренней любви к нему, тем не менее, не выдержавшей испытаний и не способной к жертвенности. Глубинное отторжение, внезапно вспорхнувшее из недр её детских воспоминаний, гнало её прочь от благоустроенной, но безвестной в сельской тиши жизни. Вся её женская сущность жаждала иной доли. Разве её можно в этом упрекнуть? Альберт с изумлением слушал её оправдательные и эгоистичные речи, но зло и обида не зарождались в его душе. Чувствуя, что не корысть и не властолюбие влекли её, а только молниеносные порывы её чуткого и такого непостоянного сердца, мужчина просто не мог испытывать презрение и злость к этой женщине. “Ведь, по сути, все люди на этой грешной земле - эгоисты, - меланхолично подумал аббат. - Тем более женщины. Да разве теперь это имеет какое-либо значение?” Слушая некогда горячо любимый нежный голос Аталии, Альберт вдруг отчётливо понял, что её уход был неизбежен, но его прежние иллюзии и самообман, порождаемые слепой любовью, делали его поистине счастливым. “Вот какова природа счастья! - воскликнул он про себя. - Обман в основе всего! И кто бы мог подумать, что правда обладает такой губительной и разящей силой”. Уверяя себя, что рождена для другой, лучшей жизни, Аталия рассказала, как, боясь непонимания её изменчивого поведения, она поспешно сбежала в ту роковую ночь вместе с маленьким ребёнком. Но решение её было тщательно обдуманным, а побег приуготовленным. Памятуя о том, что её отец некогда был бакалейщиком, на одной из ярмарок, на которые она часто удалялась в надежде на мимолётную радость, она познакомилась с бездетной, но очаровательной парой. Они оказались жителями славного города Шатору, обосновавшимися там после побега с разорённых войнами родных германских земель и держащими в своём доме маленькую бакалейную лавку. Обрадованная неожиданным и приятным знакомством, Аталия усмотрела в этой встрече высший знак. Не без страха и сожаления мальчик был отдан на воспитание этим добрым и благовоспитанным людям, которые более всего на свете желали иметь наследника. Вскоре судьба свела её с Беррийским герцогом, и она, сама того не заметив, оказалась здесь, в этом роскошном старинном замке, даже не ведая о том, насколько близко от неё находятся некогда покинутые ею родные люди. Таков был её рассказ, незатейливый и простой, но на сердце от которого лежит тяжёлая тень пережитых несчастий и потерь. - Помнишь, ты как-то говорил мне, что в тебе нет веры в лживость прекрасного? Неужели ты и сейчас так думаешь, милый Альберт? - в её чистом голосе слышались вздохи неискоренимой и выстраданной грусти, а в лазурных глазах блестели жалостливые слёзы. - Несомненно, - наконец промолвил Альберт первые слова в ответ на её долгую сердечную исповедь. - Красота - самое истинное и вечное, что есть в этом коварном и обманчивом мире. Она не подчиняется ни времени, ни людским изменчивым чувствам. Только ради неё и стоит жить, прелестная Аталия. Тот год был поистине счастливым, а наша жизнь была невероятно красива в своей обезоруживающей естественности и простоте. В моём сердце то время застыло навечно и непоколебимо, будто я и сейчас нахожусь на песчаном