Глава 3.
Она идёт! Прекрасна, как весна! Все Грации покорны ей. Она Все совершенства как бы совместила. В её лице, как в книге песнопений, Читаю я одни восторги счастья. “Перикл” Уильям Шекспир
Близился полдень. Отвесные лучи солнца золотили свежую зелень сада, переливаясь светлыми отблесками на глянцевитых листьях. Был необыкновенно жаркий день для августа, и вся накопленная землёй влага душно парила в воздухе, сливаясь с тонкими ароматами аниса, зверобоя и шалфея, что росли на специально огороженной садовником территории. Наклонившись к грядке, мужчина прикрыл глаза и глубоко вдохнул, наслаждаясь успокоительным эффектом лекарственных трав. Немного постояв на одном месте в глубоком раздумье, он взглянул на светозарный небосклон, потом обвёл рассеянным взглядом длинную пустынную галерею и, наконец, решившись, отправился вглубь сада тихой и степенной поступью. Аббатский клуатр не отличался большими размерами и особенной роскошью: по диагонали его пересекали четыре узких дорожки, на месте пересечения образуя миниатюрный скверик, увенчанный, словно короной, низеньким дубовым колодцем с двускатной крышей. По периметру ютились несколько скамеек, осыпанные тисовыми иголками и фигурными осиновыми листьями. Кроме пары елей, это были единственные высокие деревья внутреннего сада. Остальную растительность составляли бурно разросшиеся кусты розмарина, заросли простого тысячелистника да причудливо искривлённые сливовые деревья, составлявшие главную гордость монастырского клуатра. В отдельном уголке уже полнокровно цвели нежные фиалки и царственно алели маки. Посторонним людям не разрешалось находиться здесь, только приезжие прелаты* удостаивались чести посещать скромный, но невероятно уютный и благообразный сад. По нуждам обители в него заходил садовник, ухаживающий за растениями, цветами, собирающий целебные и ароматные травы, да трудник, ранним утром поднимающий воду из колодца. Отец Альберт ещё по прибытии в аббатство двенадцать лет назад получил особые привилегии у настоятеля ввиду тех причин, о которых он предпочёл до сих пор умолчать. Долгое время досужие толки не прекращались за его спиной, но удостоверившись в прирождённом благородстве, неприкрытой святости и незаурядном уме новоиспечённого аббата, старые служители и монахи приняли его как духовного брата в свою общину. Одного беглого взгляда на прогуливающегося мужчину было достаточно, чтобы почувствовать то незамутнённое спокойствие и обычно несвойственное ему мягкосердечие, что наполняли его до краёв, придавая всегда суровому худому лицу благодушный вид. Минуты утреннего променада в цветущем саду он ценил едва ли не больше всего в своей доселе однообразной аббатской жизни. Гибкие ветви осины томно склонялись над дорожкой, высвечивая на ней кружевной узор. Казалось, что земля устлана изысканным лучезарным ковром, испещрённым затейливыми арабесками. Мужчина от души наслаждался биением самой жизни. Пройдя в середину сада, мужчина тяжело опустился на деревянную скамейку, укрывшись под сенью раскидистых ветвей как от солнца, так и от всех посторонних взглядов. В этот час каждый человек в аббатстве был занят своим важным делом, так что мужчина мог не беспокоиться о нарушении его уединения в самое ближайшее время. Воздух постепенно наливался жаром, и мужчина поблагодарил небеса за то, что настоятель распорядился поставить в этом скверике небольшую мраморную чашу, всегда наполненную святой прохладной водой. Тонкая и прерывистая струя возникала из земного источника и метко била в уголок чаши, создавая образ маленького фонтана. Такая же миниатюрная Дева Мария в ниспадающих каменных одеждах покорно застыла в молитвенной позе над недвижным прозрачным омутом, скорбно глядя на своего водного двойника. Усмехнувшись, мужчина погрузил лодочкой руку прямо в её плывущий лик и увлажнил свой лоб освежающей влагой. Варварски потревоженная и искривлённая Дева Мария медленно вернула свою призрачную форму. Время ещё есть, подумал он и прикрыл глаза, запрокинув голову назад. Стрекотание сверчков и лёгкий, словно шелест, плеск воды затихали, вытесняемые глухим беззвучием, из которого сначала неуловимо, а потом всё более красочно и объёмно возникла цепь воспоминаний. Этот неудержимо бойкий и цветущий юноша, прославленный бесславными делами Луи, одним своим присутствием разбивал вдребезги, сам того не осознавая, крепчайшую стену, которую воздвиг камень за камнем разочарованный в жизни мужчина вокруг своей страдающей души. Сколько лет он холил её и оберегал, погружал своё сердце в долгий лечащий сон, вооружался холодным безразличием и едким цинизмом! Спустя столько лет добровольного заточения это вошло в привычку, стало неотъемлемой частью его существования, и он почти позабыл, что есть мир и без этого сонного дурмана, что есть яркие краски и удивительные чувства, есть сотни возможностей и океаны радостей. Присутствие Луи и раньше действовало на него отрезвляюще, но теперь это было сродни удару гонга, звуковые вибрации которого проникали в самую глубь похороненных чувств. Аббат глядел ему вслед и в который раз мечтал о том, чтобы юноша был на пару лет моложе: тогда он имел бы призрачную надежду назвать его своим сыном. Но, встретив его много лет назад, м