кончательно растворились в воздухе, друзья и знакомые, приветствуя друг друга озорными шутками и весёлой приятельской вознёй и внося, таким образом, свою лепту в утреннюю сутолоку города, уже направлялись привычной дорогой к восточным воротам. В основном они были юны и беззаботны, рады и счастливы так, как можно быть счастливыми в пору уходящего детства, когда печали и горести впервые приобретённого опыта ещё не давят на хрупкие плечи юношей. Ярким солнечным утром их игры нисколько не омрачала мысль о том, что они снова, как и каждый предыдущий день, направляются в стены древнего аббатства, где почти до вечера проходили их долгие занятия. Они также не ведали о том, сколько надежд и ожиданий возлагается на них из-за столь высокого положения в обществе их семейств, сколь высоки требования и как тернист их блестящий путь. Под тяжёлыми каменными сводами монастыря, гнетущего своим величием и мрачной торжественностью, детская непосредственность и лёгкость бытия жестоко подавлялись аскетичной тишиной и неизбывным глубоким спокойствием, которые, казалось, навеки впитались во всё: и в строго геометрические узоры мозаичного пола из крупных мраморных плит, и в массивные столбы, разделённые полуциркульными арками, и в резные орнаменты, венчающие суровые и мощные пилястры. Как томительно и скучно было проводить здесь долгие часы, погружаясь в омут книжных изысканий, бесконечных латинских глаголов и греческих фраз, этим едва вылупившемся птенцам, словно запертым насильно в душной маленькой клетке! Их путь был предопределён рождением в определённой среде, ибо коварный случай ведает судьбами людей. Жестокая ли, милосердная ли вышняя воля направила указующий перст на этих детей, сидящих ныне каждодневно на высокой дубовой скамье, вкушая азы древних наук, ещё не понимая, что их будущее, полное величия и благородных целей, давно предрешено. Но то ли в силу той особенной легкомысленности, что присуща ранней юности, то ли просто опьянённые редким августовским теплом, спешащие в аббатство дети были излишне веселы и резвы, поражая вечно недовольных жизнью ремесленников, уже сидящих за работой в открытых нараспашку мастерских, и приводя их в злобное недоумение игривыми шутками и летящими неуловимыми движениями. Кто-то, глядя на шумную процессию, добродушно посмеивался, возможно, вспоминая свои юные годы, а кто-то кривил губы в презрительной усмешке, видя в проходящих мимо превосходно одетых детях лишь символ жадности господствующей знати, столь безжалостной к таким бедолагам, как он. Поглощённые собственным миром, дети едва замечали взгляды, бросаемые на них, но ещё меньше их мысли занимала учёба, неумолимо подстерегающая за следующим поворотом. Они уже подошли к черте города, где старинные каменные особняки сменялись скромными и простыми деревянными домами, неказистыми с виду, но прочными и выносливыми перед лицом непогоды. В основном хижины поднимались ввысь на три этажа, завершаясь сланцевыми двускатными кровлями, на которых маленькими островками зеленел мох. Но между ними попадались и совсем крошечные лачуги, прижатые к земле быстротечным временем и неизбежной изветшалостью. Их ветхие стены, грозящие вот-вот обрушиться, были испещрены крупными трещинами и кое-где чернели прогнившим деревом, готовым в скором времени обратиться в труху. Внешность этих построек удивительным образом отображала сущность их жителей. Утром окна шатких лачуг зияли пустыми чёрными дырами, пропуская немного воздуха и света в жилище, но при наступлении ночи и в пору осенних заморозков они намертво закрывались массивными задвижными ставнями. Внутреннее убранство не отличалось чистотой и хотя бы намёком на достаток: в углу ютилась каменная печь на плотно утрамбованном земляном полу, к стене примыкал покосившийся стол, на котором изредка можно было встретить лучину, освещающую, но не дающую никакого тепла. За низким забором обычно виднелась узкая тропинка, ведущая в небольшой огород за домом, скромно обеспечивающий необходимой пищей бедняков, живших в этих лачугах. Волей случая встретившись с ними на улице или в толчее городского рынка, вы непременно узнаете их по смиренным лицам, сгорбившимся от непосильной работы плечам да тусклому безжизненному взгляду, привыкшему смотреть на мир, как на череду непрекращающихся бедствий и страданий. Болезни в этих домах были частыми гостьями. Но, несмотря на многие невзгоды, их сердца были закалены и тверды ежедневной борьбой за существование, что делало их присутствие на этой земле гораздо более прочным, чем вековые усадьбы и замки феодалов. Они инстинктивно чувствовали свободу и смутную власть даже над обеспеченными крестьянами, находящимися под эгидой сеньора. Их дух приобрёл ту особенную твёрдость, что помогает держаться за жизнь даже в самых плачевных ситуациях. Некоторые лачуги ютились рядом, образуя внутри города своеобразное маленькое поселение, несомненно, представляющее собой весьма удручающее зрелище. Но кое-какие постройки вместились и между крупными домами на самой окраине, где в основном жили разные ремесленники. Подходя к воротам по дороге, уходящей в гору, дети оказывались окружены с двух сторон различными мастерскими: здесь в решётчатых окнах подвалов краснел горн и звенела наковальня, за известковыми стенами трудились гончары, создавая непримечательные блюда и сосуды, которые впоследствии отдавались подмастерьям художников, где они преображались в изысканные произведения искусства. На ступенях крыльца при благоприятной погоде располагались сапожники в длинных грязных фартуках, занятые починкой, столяры, вытачивающие сложнейшие конструкции, или их многочисленные дети, пристально следящие за работой отцов, слушая их пояснения и впитывая основы будущего ремесла. Шум в этой части города достигал такого же апогея, как и в центре, но не выкриками торговцев и купцов, бегающей детворы и возгласами нянь и матерей, а беспорядочным звоном и скрипом работающих мастерских, где рубили, точили, ковали, обжигали, пекли, паяли, толкли, чеканили, - в общем, были всецело заняты трудом, поглощающим их весь день до захода солнца. Ремесло, при хорошем спросе, позволяло приумножать богатство, поэтому многие дома, ничем не примечательные снаружи, всё же отличались добротностью постройки и тщательным уходом за жилыми покоями. Дети в этих семьях в большинстве своём наследовали дело отца, с раннего детства обучаясь премудростям и тонкостям несложной науки. - Луи, этакий ты негодник, сейчас же вернись! - из подвального окна, закрытого частой решёткой, послышался резкий мужской крик. Не прошло и минуты, как в проёме показалось и лицо обладателя этого хрипловатого голоса - краснощёкого от жара очага крупного мужчины. Его голова, казалось, вынырнула из-под земли, а глаза под косматыми бровями искрились от едва сдерживаемого гнева. Он потрясал в воздухе зажатым в руке напильником и беззвучно открывал и снова закрывал рот, будто хотел отчитать наглого мальчишку за очередную шалость, но ввиду приличий и собственного достоинства не мог сделать этого при посторонних. Проходящие как раз мимо этого дома ученики прыснули от смеха, наблюдая за картинно замершим кузнецом. То был отец того самого Луи, который уже резво сбегал навстречу им со ступенек крыльца, одновременно широко махая рукой детям и закусывая на ходу свежей румяной булкой. Его появление было встречено бурными овациями и приветственными криками, а стоило ему спуститься вниз и выбежать на дорогу, как маленькие ученики обступили его со всех сторон, желая быть ближе к своему кумиру. Подобно пташкам, они щебетали наперебой, рассказывая всякий вздор юноше, который всецело погрузился в свои мысли и воспринимал их клёкот как внешний шум, сливающийся с городской суетой. Но ведь они так редко могли насладиться его обществом! Луи был старше их на несколько лет и занимался в группе юношей, которые в большинстве своём уже жили в аббатстве. Их присутствие на утрене было обязательным, а наказание за отсутствие слишком суровым, что поддерживало железную дисциплину среди юношей. Луи же, пользуясь семейной отговоркой о непосредственной преемственности ремесла, проживал в отчем доме и посещал занятия чересчур вольно, чем снискал дурную славу у настоятеля. Тем не менее, в это погожее утро его опоздание стало совсем катастрофичным и он не мог не понимать своего отчаянного положения. Впрочем, его натура не привыкла отдаваться серьёзным размышлениям, особенно если они тревожили и угнетали, навевая скуку. Хмурый вид был настолько непривычен окружающим его людям, что пара соседских мальчишек с беспокойством поинтересовались о причине его задумчивого уныния. И как же вздохнула с облегчением детвора, когда их любимец Луи махнул рукой с непередаваемым апломбом и, заливисто рассмеявшись, начал рассказывать очередную байку о своём ночном приключении. Но обо всём по порядку. Этот кареглазый юноша, казалось, уже вошёл в историю города, как смутьян и задира, безбожник и истый весельчак. Его поведение вызывало много пересудов и толков, кто-то пророчил ему скорый конец и свержение в геенну огненную, а кто-то поклонялся как идолу. “Тебе стоило родиться безродны