инктивно чувствовали свободу и смутную власть даже над обеспеченными крестьянами, находящимися под эгидой сеньора. Их дух приобрёл ту особенную твёрдость, что помогает держаться за жизнь даже в самых плачевных ситуациях. Некоторые лачуги ютились рядом, образуя внутри города своеобразное маленькое поселение, несомненно, представляющее собой весьма удручающее зрелище. Но кое-какие постройки вместились и между крупными домами на самой окраине, где в основном жили разные ремесленники. Подходя к воротам по дороге, уходящей в гору, дети оказывались окружены с двух сторон различными мастерскими: здесь в решётчатых окнах подвалов краснел горн и звенела наковальня, за известковыми стенами трудились гончары, создавая непримечательные блюда и сосуды, которые впоследствии отдавались подмастерьям художников, где они преображались в изысканные произведения искусства. На ступенях крыльца при благоприятной погоде располагались сапожники в длинных грязных фартуках, занятые починкой, столяры, вытачивающие сложнейшие конструкции, или их многочисленные дети, пристально следящие за работой отцов, слушая их пояснения и впитывая основы будущего ремесла. Шум в этой части города достигал такого же апогея, как и в центре, но не выкриками торговцев и купцов, бегающей детворы и возгласами нянь и матерей, а беспорядочным звоном и скрипом работающих мастерских, где рубили, точили, ковали, обжигали, пекли, паяли, толкли, чеканили, - в общем, были всецело заняты трудом, поглощающим их весь день до захода солнца. Ремесло, при хорошем спросе, позволяло приумножать богатство, поэтому многие дома, ничем не примечательные снаружи, всё же отличались добротностью постройки и тщательным уходом за жилыми покоями. Дети в этих семьях в большинстве своём наследовали дело отца, с раннего детства обучаясь премудростям и тонкостям несложной науки. - Луи, этакий ты негодник, сейчас же вернись! - из подвального окна, закрытого частой решёткой, послышался резкий мужской крик. Не прошло и минуты, как в проёме показалось и лицо обладателя этого хрипловатого голоса - краснощёкого от жара очага крупного мужчины. Его голова, казалось, вынырнула из-под земли, а глаза под косматыми бровями искрились от едва сдерживаемого гнева. Он потрясал в воздухе зажатым в руке напильником и беззвучно открывал и снова закрывал рот, будто хотел отчитать наглого мальчишку за очередную шалость, но ввиду приличий и собственного достоинства не мог сделать этого при посторонних. Проходящие как раз мимо этого дома ученики прыснули от смеха, наблюдая за картинно замершим кузнецом. То был отец того самого Луи, который уже резво сбегал навстречу им со ступенек крыльца, одновременно широко махая рукой детям и закусывая на ходу свежей румяной булкой. Его появление было встречено бурными овациями и приветственными криками, а стоило ему спуститься вниз и выбежать на дорогу, как маленькие ученики обступили его со всех сторон, желая быть ближе к своему кумиру. Подобно пташкам, они щебетали наперебой, рассказывая всякий вздор юноше, который всецело погрузился в свои мысли и воспринимал их клёкот как внешний шум, сливающийся с городской суетой. Но ведь они так редко могли насладиться его обществом! Луи был старше их на несколько лет и занимался в группе юношей, которые в большинстве своём уже жили в аббатстве. Их присутствие на утрене было обязательным, а наказание за отсутствие слишком суровым, что поддерживало железную дисциплину среди юношей. Луи же, пользуясь семейной отговоркой о непосредственной преемственности ремесла, проживал в отчем доме и посещал занятия чересчур вольно, чем снискал дурную славу у настоятеля. Тем не менее, в это погожее утро его опоздание стало совсем катастрофичным и он не мог не понимать своего отчаянного положения. Впрочем, его натура не привыкла отдаваться серьёзным размышлениям, особенно если они тревожили и угнетали, навевая скуку. Хмурый вид был настолько непривычен окружающим его людям, что пара соседских мальчишек с беспокойством поинтересовались о причине его задумчивого уныния. И как же вздохнула с облегчением детвора, когда их любимец Луи махнул рукой с непередаваемым апломбом и, заливисто рассмеявшись, начал рассказывать очередную байку о своём ночном приключении. Но обо всём по порядку. Этот кареглазый юноша, казалось, уже вошёл в историю города, как смутьян и задира, безбожник и истый весельчак. Его поведение вызывало много пересудов и толков, кто-то пророчил ему скорый конец и свержение в геенну огненную, а кто-то поклонялся как идолу. “Тебе стоило родиться безродным жонглёром* и потешать публику”, - говорил его отец в тщетной надежде образумить сына. Но чем больше он говорил с ним, тем меньше слова достигали ушей Луи. Сколько разочарования и позора он принёс в семью! На весь город и даже на всю округу нельзя было сыскать столь искусного кузнеца, как Этьен Ферран. Его род происходил из простых вилланов*, постепенно освобождённых собственными усилиями и создавших некогда первую мастерскую в этих краях. В то время немало проклятий заслужили они за свой труд невежеством и косностью людей: поселившихся вдали от города начинающих ремесленников преследовали проклятия, порождённые страхом перед чем-то новым и загадочным, в искрах горна им виделись Телхины*, а сам кузнец отождествлялся клириками с нартским Курдалагоном.* Прошли века, город застроился, многие ремёсла, недоступные прежде из-за нелепых предрассудков, заняли свою неприкосновенную нишу, а люди, наконец, овеянные ветром разума и проснувшегося образования, постепенно начали избавляться от схоластического рабства. Семья, некогда подвергшаяся гонениям, теперь представляла собой наивысший расцвет кузнечного мастерства, славившегося искусностью и добротностью изделий. Незаменимый мастер Ферран пользовался всеобщим успехом и славой, его дом отличался редким богатством, а честность и внутреннее благородство располагали к себе всех жителей без исключения. Некоторые втайне завидовали благополучию его семьи, но только кузнец знал истинную цену обеспеченности и счастья. Кровью и потом, непосильным каждодневным трудом и отказом от многих благ его род достиг такого процветания. Но кто знает, где вершина успеха? Ведь вслед за кульминацией неизбежно идёт спад. И вот, кузнец уже чувствовал приближающийся жизненный шторм, готовящийся поглотить все вековые труды его предков. Этьен Ферран видел в единственном сыне крах своего ремесла. Подобно уходящему веку, в небытие погружалось и его дело. Зенит сил и расцвет молодости давно прошли, увяли, словно хрупкие цветы лилейника, уступив место старости, пришедшей незамедлительно к усталому мастеру. Сколько прежде надежд и ожиданий возлагал он на своего маленького наследника, достойного преемника, прилежного ученика! Но, как это часто бывает, ребёнок преобразился в пылкого юношу, подверженного чувствам и эмоциям, отбросившего веления долга и чести, сомнения и робость. Все атрибуты беспечной юности нашли воплощение в сыне уважаемого кузнеца, увеличились десятикратно и достигли в итоге таких размеров, что бедный отец не мог и выйти из дома, чтобы не услышать об очередной грязной проделке безрассудного Луи. Тот же оправдывал философию своей жизни примером бедного Вийона*, гром славы которого уже достиг окрестностей Буржа. Нередко Луи, отличавшегося благородной красотой, столь несвойственной сынам Гефеста, видели в трактирах, где ввечеру собирались бедняки, всякая чернь или сбежавшие шевалье.* Там он неизбежно становился зачинщиком попоек, споров, сомнительных затей и разгульных приключений, изнанкой которых впоследствии становилась чья-то драма и горестные несчастия, доходящие вплоть до трагической кровавой развязки. Впрочем, муки совести были чужды ему, и он с легкомыслием, доходящим до безумия, затевал очередную шутку или вздорную авантюру, всегда готовый к скорой погибели и требующий от других постоянную готовность сгореть в жерле страстей. Ради минуты отчаянного веселья Луи был готов поступиться жизненными принципами и своими желаниями, отречься от блаженного вихря прошлых лет и принять неотвратимое будущее со всеми многочисленными последствиями и возникшими проблемами. “Carpe diem!”[1] - провозглашал он, и ему восторженно вторил громогласный хор бездельников, нищих, пьяниц, бродяг и буйных школяров. Гул нарастал, подобно мчавшейся с горы лавине, заряжал неистовой силой и давал необходимый импульс к действию, расширялся, словно бушующая стихия, и захлёстывал волной азарта, острой и безостановочной. Много позже, когда вихри страстей уходили в недалёкое прошлое, напоминая о себе лишь слабыми тусклыми отголосками, каждый из них представлял собой выжженную пустыню, где царствовали пустота и безмолвие. Но проходило время, и сквозь сухую землю, испещрённую кривыми трещинами, прорезались новые ростки, для которых единственным питанием было острое наслаждение рискованных затей и сумасбродная радость приключений. Мимолётность настроения являлась для Луи единственной истиной, а в её красочности и масштабе искрилась и сияла вечность бытия, словно россыпь далёких звёзд на темнеющем небосклоне. Требуется колосс