[1] Лови момент (букв.: день). Гораций.
[2] Старинное неформальное название учебных заведений. (букв.: мать - кормилица).
Глава 2.
Не в кроне суть, а в правде корневой; Весною глупой юности моей Хвалился я цветами и листвой; Пора теперь усохнуть до корней. У. Б. Йейтс
Двенадцать лет. Их составляли неисчислимо долгие года, растянутые в бесконечности. Именно столько зим он пережил в уединённом покое и молчаливой аскетичности древнего храма. Какое же удивительное число! Он ясно видел всю сакральную категоричность и решительность провидения, не допускающего ни трусости пред грядущим, ни нынешней слабохарактерности. В тихие моменты дня, стоя, как и сейчас, у одного из высоких арочных окон, украсивших весь периметр основной башни, глядя с её высоты на суетный ритм небольшого города, раскинувшегося среди цветущей долины, он непременно чувствовал пока ещё слабые отголоски надвигающихся перемен. “Что-то грядёт”, - думалось ему, и вместе с этой страшной из-за своей неизвестности мыслью его прошибал холодный пот. Последняя четверть его жизни мало что изменила в привычках и моральных устоях. Образ мышления лишь претерпел некоторые изменения, да и они были чем-то напускным и недолговечным, мгновенно ломающимся, словно хрупкая скорлупа, от пучины былых воспоминаний. Воспитанный в лучших традициях дворянских семей, избалованный прихотливой судьбой, этот человек, ещё будучи юношей, во всем искал символы и двойное значение, что часто становилось причиной неловкого положения среди ханжески настроенного аристократического общества. Нет, это совсем не определяло его святость и какое-либо душевное благородство. Напротив, легкомыслие промелькнувшей молодости порой обескураживало даже его, а список серьёзных проступков и тяжких грехов едва ли мог уместиться в границах одного из ветхих томов, наполнявших богатую монастырскую библиотеку. Прошедший суровую школу университета Буржа, стареющий мужчина оживил в своей памяти все мыслимые и воображаемые ассоциации: и вавилонские записи о двенадцати зодиакальных созвездиях, и традиционную численность бессмертных олимпийцев, и первейший свод законов непобедимого города на семи холмах, и дочерей последнего троянского царя, описанного Гомером.* Он припомнил стройную гармонию великих творений Фидия*, их одухотворённую монументальность, и тут же в мыслях перескочил на образ громадных жертвенных алтарей, воздвигнутых на пологих берегах Гифасиса, спасшего некогда своими бурными водами мудреца от неминуемой гибели.* Яркость тех минувших дней в главном городе Беррийского герцогства так и не померкла после всех несчастий и напастей, свалившихся на него после поспешного бегства из родного дома. Знал ли он тогда, что всё его счастье едва ли уместится в тесных рамках короткого, но упоительного года? Изменил бы он своё решение, если бы ему открылось истинное обличие благоверной избранницы? Эти вопросы не единожды мучали его во мраке бессонных ночей или сумраке туманно-вялых дней. Только сейчас он почувствовал веяние свежести, попытку пробудиться от долгого полезного сна, лечившего душевные раны исполненными бездействия годами. Мужчина снова напряг многострадальную память, но все более поздние изыскания были поддёрнуты сонной пеленой, прозрачной и белой, сквозь которую еле угадывался силуэт минувших лет. Он припомнил и апостолов от двенадцати, и эдемское древо с его пленительными плодами, и потомков сына Ревекки.* Впрочем, последние ассоциации не вызвали никакого отклика в его душе и, смутно мелькнув в пространных размышлениях аббата, тихо и незаметно исчезли. Он с удивлением подумал, как же мало истинного в этих образах! Сплошное пустословие. Правы были древние, когда связывали число с материальностью, с движением, порождающим жизнь, исключая все те бессмысленные и совершенно беспочвенные рассуждения, что столь заполнили нынешнее время! - Пустословие? - пробормотал он в недоумении, а его голос, обычно звучный и властный, мгновенно потонул в оглушающей тишине башни. - Откуда эти мысли? Нет, прочь! Я не позволю минутной слабости повлиять на мою волю. Долой пагубные размышления! Как же, как же там было? А, вспомнил: во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь.* Да, кажется, там было именно так. Сухие пальцы нервно сжали фигурную решётку окна, а на бледном лице с удивительно правильными и благообразными чертами беспокойно заблестели глаза. Что-то не давало ему покоя, какая-то смутная мысль неотступно преследовала его уже вторую неделю. Он судорожно передёрнул плечами и резко обернулся, всматриваясь в тёмный провал уходящей вниз каменной лестницы. Ему показалось, что чьи-то тени пляшут прямо за его спиной, подходя с каждым днём всё ближе, танцуя всё неистовее, злее. Тени ли прошлого, тени ли будущего, но ясно одно: время подходит к концу. Пора.