[1] Твой свет - моя жизнь (лат.).
Глава 12.
Он превращает бурю в тишину. Пс. 106:29
Что есть время? Бесконечно протяжённая в мировом просторе линия, на которую, словно бусины, нанизаны былые дни и годы с их неизбежными воспоминаниями, бессмысленными трагедиями и горьким фарсом? Или же хаотичное нагромождение образов и понятий в душе отдельно взятого человека, который, будто жонглёр, играючи и ловко распоряжается ими по своему усмотрению, презрев их неукоснительно строгий временной порядок? А в таком случае есть ли оно вообще? Существует ли оно в природе? И доступно ли для постижения земному и преходящему человеку? Какими бы ни были ответы на эти, несомненно, важные вопросы, Альберт чувствовал себя совершенно обессиленным и находящимся вне какого-либо времени. Тысячи образов и воспоминаний заново рождались пред его застывшим взором, непрестанно накидывались на него, будто голодные дикие псы, и он уже не мог понять: истинна ли сидящая пред ним женщина или же это всего лишь очередная игра его воспалённой фантазии, усталого разума и измождённых чувств. Неизвестно, сколько длилось это молчаливое мгновение между растерянным аббатом и удивлённо-сдержанной герцогиней, но им казалось, что вокруг нет ни роскошного замка, ни колыхающего леса, ни сводов над их чуть склонёнными друг к другу головами, и только безмятежно синее небо освещает их лица да журчащая неподалёку сребристая река услаждает их слух. Им казалось, что вокруг них уносятся вдаль просторные зеленеющие поля, а прохладный ветер веет с южных морей, принося с собой сладостный запах неги и покоя. Альберт воочию видел за спиной женщины небольшой уютный дом, из которого вот-вот должен выбежать маленький мальчик, их чудесный сын. Мужчина сделал несколько неверных шагов навстречу своей кружевнице, но застыл в одном шаге от неё, не смея преодолеть этот последний разрушающий его прежнюю жизнь шаг. Вдруг где-то вдалеке раздался высокий пронзительный смех, звонкий, весёлый и совершенно невесомый, будто многократно усиленное и повторённое эхо. Женщина заметно вздрогнула и нервным движением боязливо прижала к себе лютню. Мгновение прошло, и возникшая иллюзия незаметно растворилась, точно дым, рассеянный прохладным веянием ветерка. Их снова окружали тёмные стены, каменные и холодные, словно стены гробницы или тюрьмы. В ушах мужчины, не прекращаясь, звучал тонкий и искристый смех, немного девичий, но отчасти поистине дьявольский. Повинуясь многолетней приобретённой в аббатстве привычке, мужчина поднял руку, чтобы осенить себя крестным знамением, но что-то остановило его, и он медленно опустил ставшую внезапно невероятно тяжёлой кисть. Было ли это предзнаменованием свыше, игрой воображения, или этот смех был на самом деле, Альберт не смог бы ответить, но очевидно именно последнее, так как в следующий момент дверь за спиной чем-то испуганной Аталии вдруг резко распахнулась. Женщина порывисто вскочила, но не бросилась к мужу, а осталась стоять на месте, в безмолвной просьбе глядя на хозяина замка. Весьма мощная фигура, внезапно появившаяся в дверях, казалась огромной тенью, поглощавшей собой весь свет и радость, которые наполняли замок. И тень грозно промолвила устами герцога: - Я же просил не шуметь в этот час, невоспитанная девчонка! Хмурое недовольство, написанное на лице мужчины, сменилось недоумением при виде стоявшего так близко к Аталии аббата, но и оно тотчас же исчезло, уступив место ярости и гневу. Черты лица герцога отличались невероятной правильностью и изысканностью линий, однако теперь это едва ли можно было усмотреть в искажённой злобой гримасе. Кровь прилила к его щекам, окрасив их в матово-алый цвет, на висках заметно пульсировала голубая жилка, а рот презрительно и горько искривился. Поначалу он молчал, беззвучно хватая губами воздух, но через некоторое мгновение, будто очнувшись от страшного цепенящего сна, надрывный крик наконец вырвался из его груди. Герцог запустил широкую ладонь в свои густые льняные волосы и крепко сжал их в кулаке. Другой рукой он с силой потёр красное лицо, оставляя на нём длинные белые полосы. Мало что человеческого было в этом отчаявшемся мужчине, словно дикий зверь занял сущность герцога, оставив лишь его преходящий и такой изменчивый облик да яркие, богато украшенные фестонами одежды. Но разве можно принимать за человека существо, облачённое в человеческую кожу и одежду и чрезвычайно искусно притворяющееся им? Вздрогнув от этого звериного рыка, вырвавшегося из груди человека, в мире называющегося герцогом, Альберт со смесью любопытства и отвращения смотрел на задыхающегося от ярости мужчину. После продолжительной паузы герцог, наконец, разразился гневными словами, которые прерывисто и смятенно вырывались из его судорожно подрагивающих уст: - О, проклятье! Да кто вы такой и что делаете в моём замке?! Пойди прочь от моей супруги! Ах, вижу, вижу по твоему одеянию, к какой породе ты принадлежишь. Неужели ты действительно думаешь, что принадлежность к якобы святому месту и не менее святой общине делает тебя неуязвимым и неприкасаемым? Что же за самомнение у нынешних святош! Думают, что раз на них ряса, то им всё дозволено, всё так легко сходит с рук?! Вот оно - коварство, прикрытое благопристойным одеянием! Ха-ха! До этого момента я наивно полагал, что эти слова относятся исключительно к женщинам. Что же, я готов признать свою ошибку. Отвечай, какой чёрт тебя надоумил вломиться в мою крепость и так бесстыдно и нагло увиваться за моей законной женой? Хорош аббат! Как гадко и грубо, вероломно и хитро! И кто вообще впустил тебя? Я же посылал в аббатство письмо с уведомлением о смерти моего капеллана и с просьбой ни в коем случае не отправлять ко мне одного из ваших святых отцов, пока вокруг царит такая отвратительная зараза! Ну прос