Горе тяжело переносить даже тогда, когда рядом с нами друзья, полные нежного сочувствия. Как же тяжко, должно быть, сносить его, когда человека окружают только язвительные уколы и попрёки!
В тот день, когда Майила не стало, женщины-соседки, осмелевшие при виде её молчаливой скорби, жестоко, без обиняков сказали ей, что в его смерти виновата только она сама:
— Так где же твой Бог? Неужели Он не услышал тебя? Или ты не знала, как молиться? — Они указали на маленькое мёртвое тельце. — Вот, значит, как ответил тебе твой Бог!
И тогда Мимоза заговорила.
— Бог дал мне моего мальчика. Бог его и забрал. Всё хорошо.
После долгих, бесплодных недель возле постели малыша она была совершенно разбита, и горе лишило её последних сил. Когда она оставалась одна и ей не нужно было защищать доброе имя своего Бога от злобных нападок, её неотступно преследовал вопрос: почему Маленький Павлин не остался с ней? Пока однажды ей не пришло в голову, что Бог, должно быть, знал, что она, бедная, измученная мать, не сможет как следует позаботиться о таком чудесном ребёнке, и потому забрал его к Себе, чтобы заботиться о нём Самому. И она опять посмотрела вверх и произнесла прежние слова: Я не сержусь на Тебя!
Но слова утешения пришли только потом. А сейчас всё совершалось с такой ужасающей быстротой, что Мимоза не успела и оглянуться. Ей показалось, что умершего малыша буквально вырвали у неё из рук. Иногда в тропических странах — например, во время эпидемии холеры, когда всеобщая паника отменяет все обычные обряды, — совершенно здорового, полного сил человека вдруг схватывают судороги, на него тут же накидывается яростная болезнь, потом смерть, и всего через четыре коротких часа его тело хоронят или несут на костёр. Если умирает ребёнок, его тут же, не дав матери даже попрощаться с безжизненным тельцем, заворачивают в старую пелёнку, выносят из дома и сжигают.
Но я похороню своего малыша не как индуса, а как сына живого Бога, - решила Мимоза, и ничто не могло поколебать её. Она не знала, что ожидает его теперь, потому что не была уверена, что ему разрешат поселиться на Небесах, в месте Великого Освобождения для всех христиан (ведь его отец не был христианином), но в то же время не хотела приговаривать своего сынишку на полную неопределённость, оставив его на милость туманных верований своего мужа. »Ведь я сама не ходила в церковь, так что кто бы меня послушал? У меня не было никакого права просить о чём-то ради сына, но сердце моё упорно настаивало: Он будет похоронен по-христиански! Поэтому для Майила не звучали трубные голоса морских раковин, и никто не ходил с рыданиями вокруг погребального костра. Его тельце посеяли в землю, как семя в чистом поле, чтобы оно ожидало воскресения из мёртвых, о котором его мать не знала абсолютно ничего. А люди сказали: »Она сошла с ума! Пусть себе делает, что хочет! Кому есть дело до поступков безумной женщины?
— Улетел мой птенчик, — сказала Мимоза. Потом она подняла к небу сложенные ладони, как будто протягивая сынишку Богу, и проговорила: — Позаботься, пожалуйста, о моём дорогом мальчике!
Глава 16
Остриженные волосы
И Мимоза снова пошла домой, к мужу, который теперь уже выздоравливал, и продолжала преданно за ним ухаживать. Его волосы уже целый год никто не подстригал, не причёсывал и не мыл, потому что единственная капля масла или малейшее прикосновение гребня считались такими же опасными, как вода — которая, как известно всем, губительна при любой болезни. Густой, свалявшейся массой волосы разметались по всей подушке, и больному было тяжело и противно. Теперь он, пожалуй, готов был подстричься.
Но кто возьмётся за такую стрижку? Позвали местного цирюльника, но тот испугался. Стричь такие волосы — значит, накликать на себя беду. Мимоза взяла ножницы: »Тогда я сама его постригу. Пусть несчастье падёт на мою голову! Стричь пришлось долго, на пальцах у неё появились мозоли, но, наконец, дело было сделано, и остриженные волосы отнесли в мусорную кучу. Сжигать их было опасно, соседи ни за что бы этого не позволили. Они и так-то были поражены. Ну и жена, — бормотали они про себя и неодобрительно выворачивали руки ладонями в её сторону.
Но цирюльник не возражал, потому что ему всё равно заплатили. Мимоза отдала ему деньги, как будто он сам сделал всю работу, — целую рупию, драгоценную рупию. Ах, есть ли на свете люди щедрее самых неимущих бедняков?
Глава 17