И вот к нему подступила Великая Освободительница, которая навеки вырвет душу из телесных оков. Он заглянул в лицо самой смерти.
Он поклонялся в великом множестве храмов, раздавал милостыню, ежедневно втирал в лоб вибути, священный пепел, покрывал им руки и грудь. Со всей тщательностью и скрупулёзностью, на которую только способен смертный, он пробирался по замысловатому лабиринту своей религии, бесконечно повторяя тысячу и восемь имён своего бога, поклоняясь всем его ипостасям, поклоняясь жене Шивы и его сыновьям, чьи изображения можно было увидеть повсюду, в придорожных святилищах и храмах. На всякий случай он приносил жертвы бесчисленным бесам. Пожалуй, не было ничего такого, чего он не сделал бы ради своей души. Кроме того, он никогда не делал того, что было запрещено, — разве что уступил пустому желанию дочери, Звёздочки. Да ещё разрешил двоим сыновьям вкушать христианскую пищу, чтобы дать им возможность получить образование.
Теперь ему оставалось лишь подытожить свою благочестивую, набожную жизнь в одном последнем, символическом обряде. Дрожа, Мимоза смотрела, как мать принесла ему шкатулку со священным пеплом. «Вот вибути, помажь себе лоб», — сказала она. Только по этой жирной, серо-белой отметине ужасный Бог смерти сможет узнать в нём ревностного почитателя Шивы.
Но отец молча оттолкнул от себя пепел. Он был слишком слаб для объяснений. Он лишь бессильно взмахнул рукой, отстраняя от себя шкатулку и, глядя в лицо самой смерти, воскликнул: «Я иду к Всевышнему Богу!» И умер.
Потом родные поспешили сделать всё так, как требовал обычай.
Индусы верят, что, даже когда человек умер, душа его на какое-то время остаётся среди живых и о ней можно и нужно заботиться. Поэтому сразу же после смерти (особенно одного из родителей) семья умершего старается сделать всё возможное, чтобы помочь и послужить отлетевшему духу. Вот почему все погребальные обряды, бесшумно приходящие в дом сразу вслед за смертью, дышат такой любовью и достоинством.
Тело отца тут же отнесли в маленький шалаш, наспех сооружённый во дворе, положили на соломенную подстилку, обрили и наскоро омыли водой, принесённой из ближайшей реки — священной реки с водою медного цвета, название которой дали ещё греки, много-много веков назад. Затем его завернули в белый муслин, а лоб, руки и грудь помазали священным пеплом, от которого он отказался перед смертью. Прямо на губы ему положили рисовый шарик, а на него — несколько серебряных монет. Всё это делалось для того, чтобы помочь бестелесному духу пройти первый этап своего долгого пути.
Потом рыдающие, воющие женщины во главе с матерью Мимозы начали ходить вокруг неподвижного тела. Они скорбно воздевали руки, кулаками ударяли себя в грудь, рвали на себе распущенные, всклокоченные волосы, густой массой падавшие им на плечи и на спину. Они сели на землю и, раскачиваясь взад-вперёд, затянули долгую песню о том, каким прекрасным, славным и сильным был их умерший брат. На эту сцену нельзя было смотреть без слёз. Вот из чего соткано горе — горе, не знающее надежды.
Маленькая Мимоза слышала их причитания и горевала вместе с родными, но всё это время ходила, как в тумане, и потому не могла ни петь, ни плакать. А когда отца унесли прочь, чтобы закончить печальный обряд погребальным костром, и девочка услышала, как зычно взревели морские раковины, вторя оглушительному бряцанью инструментов, ей показалось, что стены всей её жизни разом обрушились вокруг неё.
Глава 5
"Парпом"
Следующим важным событием жизни Мимозы стала её свадьба.
Когда она рассказывала о свадьбе, мы сидели у меня в комнате, где вдоль стены стояло несколько книжных шкафов.
— Я тебе покажу, какого цвета были мои сари, — сказала Мимоза, поднимаясь и направляясь к одному из них. — У меня было одно такое, — она указала на "Гарибальди" Тревельяна (в ярко-красном переплёте), — и ещё такое, — "Теннисон и его друзья" (в ярко-зелёном), — и вот такое, — на этот раз она показала на "Христианских мучеников Китая в 1900-х годах" в жёлто-оранжевой обложке. После длительных поисков и хождения от одного шкафа к другому мы обнаружили киплинговского "Кима" (малинового цвета) и «Жизнь лорда Кельвина" (глиняно-коричневого), которые вполне её удовлетворили.