— Какой?
Он помедлил с ответом.
— Даже не знаю, с чего начать…
— Вы сказали, у вас есть просьба. Можете начать с нее.
Профессор усмехнулся:
— Как меня и предупреждали, ты весьма прямодушный, говоришь без обиняков. Я знаю, что твоя мама в больнице. Моя жена — тоже. Она скоро умрет, судя по всему на днях… — На этих словах он весь сгорбился, съежился, но потом пришел в себя, отдышался и заговорил снова: — У меня к тебе будут две просьбы. Во-первых, я был бы очень признателен, если бы ты вместе со мной сходил проведать мою жену. А во-вторых… — Он снова глубоко вздохнул. — Не мог бы ты выдать себя за нашего сына? Это будет нетрудно, ведь вы с ним очень похожи. Тебе нужно будет просто сказать ей пару слов, и все.
Просьба была необычной. Такую нечасто услышишь. Поэтому я спросил, для чего все это надо. Он встал, сделал круг по лавке. Похоже, он был из того типа людей, которым всегда нужно время, чтобы подобрать слова.
— Тринадцать лет назад у нас пропал сын. — Он наконец начал свой рассказ. — Мы были богаты. Я, отучившись за рубежом, вернулся в Корею и стал профессором в весьма молодом возрасте. У жены тоже была блестящая карьера. Мы оба считали, что жизнь удалась. Но после утраты ребенка все пошло кувырком. Что мы только ни делали, чтоб его найти, — все было бесполезно. Между нами начались раздоры, потом жена слегла. Это было очень непростое время для меня. Даже сам не знаю, почему я тебе это все говорю.
— И что было дальше? — спросил я в надежде, что история не особо затянется.
— Недавно мне позвонили. Сказали, что нашли какого-то мальчишку, возможно, это мой сын. И я пошел с ним встретиться.
Мужчина замолчал и некоторое время крепко кусал губы.
— Я бы хотел, чтобы моя жена, прежде чем покинет этот мир, увидела сына. Того сына, которого она мечтала увидеть. — На слове «того» он сделал особый акцент.
— То есть ваш настоящий сын выглядит не так, как она мечтала?
— Всего рассказать я тебе сейчас не могу. Точнее, это сложно объяснить. — Профессор опустил голову.
— Но тогда почему я?
— Взгляни-ка сюда.
Он протянул мне листовку с объявлением «Пропал ребенок». На ней была фотография малыша трех-четырех лет, а рядом — фоторобот, как он может выглядеть сейчас. В принципе да, можно было сказать, что мы похожи, тем более если он сам так считает. Сходство было не столько в конкретных деталях, сколько в ощущении от образа.
— Сын, которого вы нашли, он что, не похож на свое фото? — Я переспросил, потому что не понимал, к чему он клонит.
— Да нет, похож. Но, как и сказал, на тебя тоже похож немного. Только состояние у него сейчас такое, что встретиться с матерью он не сможет. Пожалуйста, помоги мне в этом деле, очень тебя прошу. Твою маму мы переведем в лучшую палату. Или найдем для нее сиделку — я все оплачу. Если не нужна сиделка, проси, чего хочешь, я сделаю все, что в моих силах.
Его глаза наполнились слезами. А я, как обычно, сказал, что мне нужно подумать.
Профессор не соврал. В интернете я сразу нашел информацию и о его работе, и о семье, и о случае с пропавшим сыном. Мне вспомнился бабушкин совет: «Если не в тягость, то почему бы и не помочь?», так что, когда он пришел на следующий день, я принял его предложение.
Хотя если б я уже знал Гона, то вряд ли бы согласился. Поскольку из-за этого решения я, сам того не подозревая и не желая, навсегда отнял у него что-то очень важное в жизни.
Палата, в которой лежала жена профессора Юна, была вся заставлена цветами. Развешанные повсюду электрические лампочки заливали все вокруг теплым светом. По сравнению с маминой живопыркой на шестерых это был совсем другой уровень — как номер шикарной гостиницы, которые я видел только в кино. Она, похоже, обожала цветы, у меня же от этого аромата просто голова раскалывалась и в глазах пестрело: даже обои на стенах были в цветочек. Я слышал, что в больницу проносить букеты нельзя, но для нее, видимо, сделали исключение.
Профессор взял меня под локоть и медленно подвел к ее кровати. Казалось, что женщина, вся усыпанная цветами, уже лежит в гробу. Мы подошли поближе, и я смог разглядеть ее: она выглядела точь-в-точь как в фильмах про безнадежных больных: на ее лицо уже опустилась серая тень, которую не удалось стереть даже ярким лучам солнца, бьющим через окно. Женщина протянула ко мне свою тощую руку, коснулась моей щеки. Жизни в ее руке было не больше, чем в сухой ветке.