— Так что ты там про судьбу и время говорил? — напомнил я.
Мы впервые говорили с Гоном на такую тему, мне было немного непривычно, но я даже и не думал прерываться.
— Словами как-то сложно выразить… Ну, типа, Брук Шилдс в молодости знала, что потом такой станет? Что постареет, что изменится, что будет выглядеть так, как сейчас? Ну то есть мы в принципе знать-то знаем, что состаримся, но вот только реально представить себе это не получается. Типа, эти придурковатые бомжихи в метро, которые сами с собой разговаривают. Или попрошайки безногие, которые прямо по земле на брюхе ползают и милостыню клянчат. А ну как они в молодости тоже совсем другими были? Вот о таком чё-то подумалось.
— Ты прямо как Сиддхартха Гаутама, он тоже от таких мыслей свой царский дворец покинул.
— Сид… кто? Где-то я раньше такое уже слышал.
От такого пассажа я аж дар речи потерял. Но потом начал подбирать такой ответ, чтобы лишний раз не нервировать Гона.
— Ну, был такой. Типа известный…
— Да уж ясное дело, известный.
У меня вроде получилось найти правильные слова, и Гон не завелся, отреагировал спокойно — просто посмотрел куда-то вдаль и сказал тихо:
— Выходит, и мы с тобой когда-нибудь изменимся так, что хрен представишь.
— Ну да, так или иначе. Такова жизнь.
— Блин, вот только у нас на лад идет, как ты опять деда включаешь. Нам же с тобой по-любому одинаково годов.
— Лет. Правильно говорить не «годов», а «лет».
— Просто заткнись, да? — Гон замахнулся, но не ударил, опустил руку. — Странно, мне больше не хочется все эти старые журналы смотреть. Не прикалывает. Сразу начинаешь загоняться, типа, «сейчас красивая, а потом пожухнет». Хотя тебе-то, бля, такого никогда не понять…
— Если Брук Шилдс разонравилась, могу другие книги порекомендовать. Возможно, они тебе как-то помогут.
— Ну давай, — вяло согласился Гон.
Я предложил ему «Искусство любить»[35]. Взглянув на название, Гон как-то странно ухмыльнулся, но книгу забрал. Не прошло и нескольких дней, как он снова прибежал в лавку. Он злился, ругался и кричал, чтобы я больше не втюхивал ему всякой херни. Но я все равно считал, что книгу ему посоветовал правильную.
Дни текли за днями, и как-то незаметно за делами наступил май. К этому времени многое уже стало привычным в моей изменившейся после Рождества жизни. Да и в школе уже как-то пообвыкся. Некоторые считают весну королевой года, а май — лучшим месяцем. Я — нет. Ведь самое трудное — это переход от зимы к весне, когда ростки пробиваются через только оттаявшую землю, а на мертвых ветках распускаются лепестки, каждый своим цветом. Вот это действительно тяжело. А май… он уже напитался энергией весны, и до лета ему остается сделать лишь несколько шагов.
Поэтому я и считаю, что май — самый большой бездельник в году. Люди слишком его переоценивают. А еще этот месяц — лишнее напоминание о том, насколько я отличаюсь от остального мира: пока все вокруг сверкает и кружится, я и моя прикованная к постели мама словно погружены в беспроглядную неповоротливую серость вечного января.
Я мог работать в лавке только после школы, поэтому понятно, что продажи не особо росли. Мне вспомнилась бабулина присказка о том, что, если торговля не идет, нужно сворачиваться. Я ежедневно вытирал пыль и мыл полы, но меня все равно не покидало ощущение, что после ухода двух близких мне людей внутри опустевшей лавки все как-то ветшает. И я не знал, как долго еще смогу в одиночку справляться с этой пустотой.
Как-то раз проходя мимо стеллажей, я выронил из рук стопку книг. Они веером полетели на пол, и я ухитрился порезать палец о страницу. В букинистических лавках такое происходит редко: книги тут старые, бумага быстро насыщается влагой и становится рыхлой. Так что порезаться можно, только если очень не повезет, да и то лишь листом энциклопедии: они там толстые и прочные. Я отрешенно смотрел на падающие капли крови. Казалось, будто на пол ставишь личные печати: Тук. Тук. Тук[36].
— Ты чё, придурок? Кровь же идёт!
Это был Гон. Я даже не заметил, как он вошел и очутился прямо за моей спиной.
— Тебе что, не больно? — округлил он глаза. Оторвал кусок салфетки, сунул мне.
— Да нет, нормально.
— Не пизди. Раз кровь идет, значит, больно. Ты чё, реально дурак? — уже со злостью спросил Гон.
Видимо, я действительно порезался глубже, чем показалось, — салфетка вся тут же пропиталась кровью. Гон взял еще одну, обернул вокруг пальца и плотно прижал своей рукой. Он давил так сильно, что мой палец запульсировал. Чуть погодя кровь остановилась.
36
В Корее вместо личной подписи чаще используют небольшие личные печати; оттиск обычно делается красной тушью.